Что за дети в тюрьме. Женщины и дети в российских тюрьмах

Аннотация:

Не существует социальной реабилитации заключенных, – психологически бывших заключенных, отдавших долг, получивших возмездие. Существует мнение, что женщины специально рожают детей в тюрьме, поскольку знают, что это улучшит условия их содержания. Уголовно-исполнительный кодекс регламентирует, что делать с будущими и уже состоявшимися мамами, которые оказались за решеткой.

There is no social rehabilitation of prisoners - psychologically ex-prisoners who sacrificed debt receiving retribution. There is a perception that women are having children specifically in prison, because they know that it will improve their living conditions. Penal Code regulates what to do with the future and has already taken place moms who were behind bars

Ключевые слова:

дети, женщина, социальные реабилитации заключенных

children, women, social rehabilitation of prisoners

УДК 34, 504

Впервые про беременную женщину за решеткой упомянуло Соборное Уложение в 1649 году. Это Уложение - прообраз нынешнего Уголовного кодекса. По нему, женщину, ожидающую ребенка, можно было не только арестовывать, но и казнить. Кстати, именно в связи с беременными впервые в России появилось такое понятие, как отсрочка исполнения приговора. Так вот, по древнему закону, казнить женщину было можно, но с отсрочкой до родов. А после рождения малыша - пожалуйста. В том Уложении казнь вообще была предусмотрена за шесть десятков преступлений.

Дети попадают в тюрьму только одним образом - когда они там рождаются. Рождается в тюрьме ребенок, когда беременная подследственная или осужденная находится в следственном изоляторе или уже в колонии. Бывает, что женщины совершили преступление уже беременными, бывает, они беременеют на длительном свидании (такие разрешены между официальными супругами), вероятнее всего, чтобы получить УДО. В итоге население колоний разрастается без всякого решения судов.

На данный момент существует 13 колоний с домами ребенка, общая наполняемость которых составляет от 800 до 900 мест. Есть совсем небольшие дома ребёнка, есть такие, которые рассчитаны на 100 - 120 человек. В среднем ежегодно в домах ребенка при колониях находятся около 846 человек.

В случае СИЗО, как правило, заключенная рожает под конвоем в таком-то из городских роддомов. До сих пор в маленьких городах или там, где есть проблемы с организацией конвоя, встречается такая практика, когда женщину приковывают наручниками во время родов, если рядом с ней не присутствуют 3 сопровождающих. Следственный изолятор объясняет приковывание наручниками как меру предосторожности в случае отсутствия конвоя.

Для каждого новорожденного соцработник собирает документы, идет в ЗАГС, где оформляют свидетельство о рождении. Сразу же ребенок получает медицинский полис. После родов, если женщина ещё остаётся в СИЗО, возможны два варианта развития событий. Везде, конечно, всё происходит по-разному. Там, где хотя бы немного чтут права человека, женщина остается в роддоме на то время, которое необходимо для восстановления. Если роды прошли нормально, то подследственная находится в роддоме 3-4 дня, как и положено. В это время ребенок находится в палате с матерью под конвоем. Второй вариант, когда маму после родов сразу увозят в СИЗО, где ее помещают в больницу, которая является в действительности той же тюрьмой, но там присутствует врач. Ребенка привозят к матери уже потом, когда ему проведены все необходимые послеродовые процедуры. Мать может ходить на кормления 6 раз в день. В данном случае ребенок лишается грудного вскармливания на время разлуки с мамой. Разлучение матери и ребенка не позволяет выработать удобный ее ребенку график питания. От стрессов и из-за многих других факторов молоко может пропасть. Согласитесь, даже с точки зрения грудного вскармливания, такой режим не гуманен, а с точки зрения акта заботы, пробуждения материнского инстинкта, а, как известно, не у всех он изначально есть. Молоко заменяют кефиром (бывает, что кефир делают и в самой колонии). Для каждого ребенка своя ежедневная норма для кормления. Для возраста выше среднего 200 грамм, среднего возраста 150 грамм, 100 грамм для самых маленьких вместе с картошечкой едят.

С детьми с первых дней их жизни в Доме ребенка работают специалисты: педиатры, логопеды, психологи. Днем с малышами постоянно находится воспитатель, ночью - медсестра. Дети регулярно проходят профосмотры, анализы делают бесплатно в городской поликлинике.

Когда мать уже осуждена и находится в колонии, сценарий может быть немного другим. Из 13 женских колоний, расположенных на территории России, всего 2 имеют роддома, построенные специально для заключенных рожениц. Это колонии в Челябинске и «ИК-2» в Мордовии. Если в колонии не предусмотрено совместное проживание, то мать и ребенка, спустя то малое время, которое им положено провести вместе, разлучают. Ребенка передают в дом ребенка, а мать возвращается в отряд.

Совместное проживание матери и ребенка, это то же, что и жизнь с ребенком дома. Ведь статистика и их внутренние, какие бы то ни было, исследования, по заболеваемости, по рецидивам, отличаются на 2 порядка. Заболеваемость детей, рожденных в тюрьме, при совместном проживании снижается на 43%. Но это не означает, что мамы в какой-то одной колонии живут со своими детьми все вместе. Нет. К сожалению, выделено лишь небольшое количество мест в каждой колонии. У мамы с ребенком cвоя комната в огороженном от остальной территории месте и КПП. Там живут как в комнате общежитии.

Условия проживания новорожденных в «Домах ребенка» на территории тюрем очень плачевны. «Дом ребенка» представляет из себя ветхий, облупившийся барак, с потрескавшимися стенами. В маленьких железных кроватях лежат апатичные младенцы. Они выглядят хрупкими, их лица - сероватого оттенка. У одного из них гепатит, а другие рождены ВИЧ-инфицированными матерями. Так как места явно не хватает, несколько маленьких кроватей стоят на кухне. Комнатная температура зимой редко поднимается выше 8 °C; иногда она опускается до нуля. Спальни битком забиты кроватями, так что между ними трудно ходить. Во многих маленьких кроватях дети сидят на голой клеенке, потому что на всех не хватает постельного белья. «Игровые комнаты» язык не поворачивается так назвать. Это просто пустые помещения, в которых нет ни одного предмета мебели и ни одной игрушки. Воспитательница объясняет нам: «Мы сажаем всех детей на широкий подоконник и разговариваем с ними или рассказываем им сказки». Воспитательница сама является заключенной. Воспитание детей - это ее рабочее место на зоне. В больничном отделении дома грудного ребенка, лежат дети с воспалением легких, ангиной, почечной болезнью и другими заболеваниям. Заключенные сами оборудуют ванную комнату. Работавшие во время беременности со своей небольшой зарплаты. Детей до трех лет, которые живут без мам, будят в пять утра и насильно сажают на горшок. Чтобы нянечки не вставали, привязывают детей колготками к горшкам. Получается, что дети тоже отбывают наказание. Их прогулки проходят за решеткой. Дети просто не видят жизнь за пределами зоны. Дети, которым два-три года, начинают перенимать повадки заключенных. Они начинают произносить такие слова, как «шмон», «внимание, полиция!», опасаются людей в форме.

Существует мнение, что женщины специально рожают детей в тюрьме, поскольку знают, что это улучшит условия их содержания. Уголовно-исполнительный кодекс регламентирует, что делать с будущими и уже состоявшимися мамами, которые оказались за решеткой. Там расписано все, вплоть до мелочей: «В местах содержания под стражей для беременных и женщин, имеющих при себе детей, создаются улучшенные материально-бытовые условия, организуется специализированное медицинское обслуживание, устанавливаются повышенные нормы питания и вещевого обеспечения. Не допускается ограничение продолжительности ежедневных прогулок. Не может быть применено в качестве взыскания водворение в карцер...». Но что значит это улучшение в реальной жизни? Женщина будет получать триста грамм творога и дополнительное яйцо в неделю. Вот и все привилегии для беременной и кормящей матери в тюрьме. В тюремных ларьках купить почти ничего нельзя, настолько там некачественная еда, а для кормящих и беременных она просто неприемлема. Зарплаты очень низкие, минус выплата исков и удержаний, оплата формы.

В доме ребенка на территории тюрьмы живут только дети, родившиеся в тюрьме. Вплоть до освобождения мать и ребенок отчуждены друг от друга, но и с выходом на свободу трудности не заканчиваются. Если у матери на свободе нет родственников или у родственников нет возможности выполнить условия опекунства, то ребенка переводят в детский дом. Как правило, если ребенок уехал в детский дом, а у мамы остался еще большой срок, к примеру, 4 или 5 лет, велика вероятность, что ребенок в детском доме и останется. Когда мама выходит на свободу, у неё, как правило, нет работы. Добиться нормальной социальной реабилитации после освобождения (согласно сайту audit-it.ru, на сегодняшний день освобождающая женщина с ребенком получает выходное пособие в размере 762 рублей. Ни жилья, ни работы, ни психологической помощи). Вообще, на работу судимых женщин никто не берет. И даже каких-то особых видов работ, в которых эти женщины могут социализироваться, чувствовать себя полноценными людьми, у нас в стране нет.

Не существует социальной реабилитации заключенных, - психологически бывших заключенных, отдавших долг, получивших возмездие. Казалось бы, за что дальше наказывать. Но они оказываются даже уже не людьми второго сорта. Это люди, которым просто некуда деваться. В таких условиях нужно обладать огромной силой воли, чтобы забрать ребенка из детского дома. Однако, чтобы забрать ребенка, нужно позаботиться о наличии справок: о месте жительства, о том, что тебя приняли на работу. Получается замкнутый круг. Как правило, большинство детей в тюрьму для малолетних попадают из детских домов, а потом, опять же, как правило, оказываются уже во взрослой тюрьме, потому что это тот опыт, который как раз не впитан с молоком матери, это то что, воспитано окружением. Детдомовский ребенок в 60% случаев попадает в колонию для несовершеннолетних. И через 20 лет можно посмотреть, что у нас получилось. Это такой эксперимент в динамике. Его результаты невозможно предсказать. Они зависят от того, как устроится жизнь данного конкретного ребенка, как устроится жизнь ребенка.

После освобождения матерей, дети которых были переданы когда-то (по достижении ими 3-х или 4-х лет) в обычные детские дома, не многие вспоминают о своих детях. Обычно освобождающиеся женщины планируют это - но в расчете на «потом», на время, когда они устроятся на свободе. Однако это «потом» часто так и не наступает.

Мы считаем, что в места лишения свободы, где живут дети, должен быть как можно более широкий доступ общественных наблюдателей, волонтеров, неравнодушных людей. Должно быть больше спонсорских денег, чтобы у детей появилось больше игрушек, другое питание, лучшее медицинское обслуживание, поездки за пределы зоны. На практике очень редко применяется ст. 82 Уголовного кодекса Российской Федерации, которая предусматривает отсрочку реального отбывания наказания до достижения ребенком четырнадцатилетнего возраста, осужденным беременной женщине, женщине, имеющей ребенка в возрасте до четырнадцати лет, кроме осужденных к ограничению свободы, к лишению свободы за преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетних, не достигших четырнадцатилетнего возраста, к лишению свободы на срок свыше пяти лет за тяжкие и особо тяжкие преступления против личности.

Библиографический список:

1. Козлова Н.А. Рожденные в неволе // Российская газета – 2012. Интернет-портал «Российской газеты» зарегистрирован в Роскомнадзоре 21.06.2012 г. Номер свидетельства ЭЛ № ФС 77 - 50379.
2. «Уголовный кодекс Российской Федерации» от 13.06.1996 N 63-ФЗ (ред. от 23.07.2013, с изм. от 10.10.2013) (с изм. и доп., вступающими в силу с 01.09.2013)
3. «Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации» от 08.01.1997 N 1-ФЗ (ред. от 23.07.2013) (с изм. и доп., вступающими в силу с 02.10.2013)

Рецензии:

3.02.2014, 11:34 Кузнецова Ольга Владимировна
Рецензия : В статье затронута достаточно актуальная проблема требующая своего разрешения. Статья может быть рекомендована к публикации.

Мария Ноэль, соавтор и руководитель программы "Тюремные дети", рассказала о том положении, в котором находятся новорожденные дети и матери. Для Марии эта личная тема, так как она попала в тюрьму на пятом месяце беременности.

- Как маленький ребенок может оказаться в тюрьме?

- Дети попадают в тюрьму только одним образом - когда они там рождаются. Рождается в тюрьме ребенок, когда беременная подследственная или осужденная находится в следственном изоляторе или уже в колонии. Также женщина может забеременеть на свидании. Взять своего маленького ребенка в тюрьму невозможно. По сути, это осуществимо, но правоприменительной практики на сегодняшний день нет. У нас были случаи, когда сажали маму, у которой ребенок только что родился, и их разлучили.

- Ребенок рождается в условиях тюрьме, и что с ним происходит дальше? Он живет вместе с матерью или в доме малютки?

- Совместное проживание в тюрьме - это понятие относительное. Сейчас в российских тюрьмах имеется около 200 мест совместного проживания. На данный момент существует 13 колоний с домами ребенка, общая наполняемость которых составляет от 800 до 900 мест. Есть совсем небольшие дома ребёнка, есть такие, которые рассчитаны на 100 - 120 человек. К сожалению, наша правоохранительная система и судебные органы работают так, что эти места всегда наполняются. В среднем ежегодно в домах ребенка при колониях находятся около 800 человек.

В случае СИЗО, как правило, заключенная рожает под конвоем в каком-то из городских роддомов. До сих пор в маленьких городах или там, где есть проблемы с организацией конвоя, встречается такая практика, когда женщину приковывают наручниками во время родов, если рядом с ней не присутствуют 3 сопровождающих. Такие истории мне известны. Следственный изолятор объясняет приковывание наручниками как меру предосторожности в случае отсутствия конвоя. Но точной статистики не существует. Поэтому сейчас мы начинаем исследование, в результате которого планируем выяснить, в том числе, сколько осужденных женщин приковывались к кроватям во время родов.

После родов, если женщина ещё остаётся в СИЗО, возможны два варианта развития событий. Везде, конечно, всё происходит по-разному. Везде свои порядки. Там, где хотя бы немного чтут права человека, женщина остается в роддоме на то время, которое необходимо для восстановления. Если роды прошли нормально, то подследственная находится в роддоме 3-4 дня, как и положено. В случае родов через кесарево сечение осужденная остается в роддоме до того времени, пока не снимут швы. В это время ребенок находится в палате с матерью под конвоем. И это самый "приятный" вариант развития событий. Потому что есть и другой, второй вариант, когда маму после родов сразу увозят в СИЗО. Помещают там в больницу, которая является в действительности той же тюрьмой. Просто там присутствует какой-то врач. Ребенка привозят к матери уже потом, когда ему проведены все необходимые послеродовые процедуры. В данном случае ребенок лишается грудного вскармливания на время разлуки с мамой.

Когда мать уже осуждена и находится в колонии, сценарий может быть немного другим. Из 13 женских колоний, расположенных на территории России, всего 2 имеют роддома, построенные специально для заключенных рожениц. Это колонии в Челябинске и «ИК-2» в Мордовии. Если в колонии не предусмотрено совместное проживание, то мать и ребенка, спустя то малое время, которое им положено провести вместе, разлучают. Ребенка передают в дом ребенка, а мать возвращается в отряд. Мать может ходить на кормления 6 раз в день. Разлучение матери и ребенка не позволяет выработать удобный ее ребенку график питания. От стрессов и из-за многих других факторов молоко может пропасть. Согласитесь, даже с точки зрения грудного вскармливания, такой режим не гуманен, а с точки зрения акта заботы, пробуждения материнского инстинкта, а, как известно, не у всех он изначально есть, это пагубно. Естественно, эта жестокая система больнее всего затрагивает ребенка, поскольку такой ребенок заранее дискриминирован. Он лишен материнской любви.

Расскажите, что собой представляет вариант совместного проживания в тюрьме и кто получает такую привилегию - жить со своим ребенком в российских колониях?

Совместное проживание - это то же, что и жизнь с ребенком дома. Мама находится всё время рядом. К счастью, сейчас намечается позитивная тенденция. Во ФСИН появился очень хороший врач, которая декларирует (и руководство зачастую её поддерживает) переведение максимального количества мест на совместное проживание. Ведь статистика и их внутренние, какие бы то ни было, исследования, по заболеваемости, по рецидивам, отличаются на 2 порядка. Заболеваемость детей, рожденных в тюрьме, при совместном проживании снижается на 43%. И 200 мест совместного проживания на 800 мест, о которых я говорила ранее - существуют. Но это не означает, что мамы в какой-то одной колонии живут со своими детьми все вместе. Нет. К сожалению, выделено лишь небольшое количество мест в каждой колонии. За место жить рядом с ребенком происходит в каких-то случаях борьба, в каких-то - манипуляция, когда женщина должна доказать, что она хорошая мать. Ребенка никто, естественно, спрашивать не будет, потому что он очень маленький. В этот момент о его правах все как-то забывают. И получается так, что по какой-то причине, если, например, мама курит, - она автоматически признается плохой матерью и не имеет права жить рядом с ребенком, а у ребенка, получается, нет права на её любовь. Я специально утрирую, но смысл такой.

- Каковы бытовые условия при совместном проживании?

- Представьте себе общежитие комнат на 8-10. Вот это примерно то же самое. У мамы с ребенком cвоя комната в огороженном от остальной территории месте и КПП. Там ты живешь как в комнате общежитии. Я не скажу за все колонии, видела комнаты совместного проживания только в колонии «ИК-2» в поселке Явас в Мордовии и в Челябинской «ИК-5». В Мордовии это простые маленькие комнаты, без воды, без газовых плиток. В Челябинске в комнате есть вода. Это просто комнатка, в которой женщина имеет возможность жить рядом со своим ребенком. Но, пожалуй, большего и не надо. Смысл не в бытовых условиях. Ребенку первого года жизни вообще не важно, где он находится. Мама - его дом в этот период. Ему всё равно, есть в комнате вода или нет воды.

Это нам с точки зрения критического мышления, удобства и эстетического восприятия такие моменты могут показаться важными. Многие комиссии также воспринимают бытовые условия предвзято: «Ах, у них не такие игрушки. Ах, не такие пеленки». Это все, простите, ерунда. Самое главное для ребенка первых лет жизни - это мама и многочисленные акты заботы. Важно, чтобы мама встала ночью, поменяла подгузник, подмыла, отреагировала на прорезывание зубов и так далее. Все это тепло, впитанное в младенчестве, в дальнейшем делает ребенка более устойчивым в жизни.

На работу судимых женщин никто не берет

- Что представляет собой идея фостерной семьи, которую вы начали воплощать в жизнь в рамках программы "Тюремные дети"?

- Когда ребенку исполняется три года, он должен покинуть зону. Если у него на свободе нет родственников или у родственников нет возможности выполнить условия опекунства, то ребенка переводят в детский дом. Как правило, если ребенок уехал в детский дом, а у мамы остался еще большой срок, к примеру, 4 или 5 лет, велика вероятность, что ребенок в детском доме и останется. Смотрите, что получается. Когда мама выходит на свободу, у неё, как правило, нет работы. Вообще, на работу судимых женщин никто не берет. И даже каких-то особых видов работ, в которых эти женщины могут социализироваться, чувствовать себя полноценными людьми, у нас в стране нет. Не существует социальной реабилитации заключенных, - психологически бывших заключенных, отдавших долг, получивших возмездие. Казалось бы, за что дальше наказывать. Но они оказываются даже уже не людьми второго сорта. Это люди, которым просто некуда деваться. В таких условиях нужно обладать огромной силой воли, чтобы забрать ребенка из детского дома. Однако, чтобы забрать ребенка, нужно позаботиться о наличии справок: о месте жительства, о том, что тебя приняли на работу. Получается замкнутый круг.

Еще более ужасно, что ребенка из детского дома не возят на свидания. Возможен вариант телефонных переговоров, когда мама звонит в детский дом или в семейный детский дом. Но никогда, по крайней мере я не знаю таких случаев, детский дом не возит детей на свидания с матерью. В действительности ребенок может очень часто видеться с мамой и поддерживать связь с ней. Короткие свидания разрешены раз в два месяца, длительные - раз в три месяца. То есть можно за год увидеться со своим ребенком много раз. Но детские дома этого не делают. Не хватает персонала, возможно, нет волонтеров. И они не очень задумываются над этим, решая, что, попав в их стены, ребенок принадлежит детдому. Не существует особой эмпатии. Никто не озадачивается тем, чтобы поддерживать связь между матерью и ребенком. Для этого, собственно, мы активно продвигаем программу фостерной семьи ("фостер" - от англ. foster - опека, забота).

Мы находим семьи, которые хотели бы взять ребенка на время. Это временная опека. У фостерной семьи или фостерной мамы должен быть определенный настрой. Они знают о правилах, главное из которых - нельзя допустить того, чтобы ребенок забыл маму, обязательно надо рассказывать ему, что мама есть, она его любит, постоянно напоминать о ней. И, конечно, мы не запрещаем, но рекомендуем, чтобы ребенок не называл фостерную маму «мамой». Она может быть мамой Наташей, мамой Галей, но есть еще родная мама, которую зовут по-другому. Это достаточно серьезное решение - понимать, что ты возьмешь ребенка и должен будешь его потом отдать. Опять же, непонятно, в какие условия ты его будешь возвращать. Но вот, например, наша первая фостерная мама Наташа Кудрявцева руководствуется только одним: "А что, лучше чтобы он поехал в детский дом? Я как-нибудь справлюсь с этим моментом. Я буду лучше в дальнейшем им помогать". Конечно, фостерные родители по сути волонтеры.

- Существуют какие-то юридические сложности при оформлении фостерства? Помогают ли вам в проведении программы государственные органы?

- Есть законы, которые позволяют нам говорить об успехе. Закон об опеке и попечительстве позволяет оформление опеки по договору, которую можно называть фостерством. Существует и временная опека. По крайней мере, все законодательные и правоприменительные моменты позволяют осуществить такую опеку. Конечно, в органах опеки на местах сидят разные люди, с ними приходится по-разному разговаривать, очень часто приходится привлекать юристов, потому что отдать ребенка не родственникам - не принято. Мы не можем пока говорить о какой-то динамике, поскольку пока что у нас всего две сложившихся фостерных семьи. Дело в том, что довольно сложно получать информацию из тюрьмы. Ни опека, ни ФСИН не имеют права предоставлять нам информацию о том, какие дети останутся без попечения, а какие поедут в детский дом, потому что у этих детей есть мамы. Таким образом, эти дети не могут появиться в базах данных детей, оставшихся без попечения или отказников. И здесь наша задача «узнать» выполнима только тогда, когда мы поговорим с самими мамами. Поэтому мы сами добываем информацию напрямую из колоний.

Сейчас мы начали проводить исследование. Надеюсь, что к Новому году, если получится побывать во всех колониях, у нас будет более-менее полная информация. Можно, конечно, пользоваться помощью правозащитников, местных ОНК (Общественной наблюдательной комиссии, - прим. редакции), но, к сожалению, не везде есть нормальные ОНК. Где есть - там мы с ними сотрудничаем. А где нет - едем сами. Лучше, бесспорно, везде ездить самим. На местах о нашей программе знают. Поэтому процедура проста. Мы едем в колонию, делаем обычный запрос с просьбой разрешить проход в колонию с просветительскими и исследовательскими целями. Работа кропотливая, энергоемкая, но стоит того. Если её не сделать, у нас не будет полной картины происходящего.




- Кто те люди, которые решаются стать фостерными родителями? Как они узнают о программе? Это бывшие заключенные, люди "в теме"?

Дело в том, что о тюрьме и о материнстве в тюрьме мы начали говорить год назад. То есть сейчас более-менее кто-то, люди "в теме", как вы сказали, уже об этом знает. Широкая общественность не знает об этой теме ничего. Поэтому мы стараемся заручиться поддержкой людей, которые занимаются другими детьми. Мы работаем с Леной Альшанской (Президент Благотворительного Фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам", - прим. редакции) . Наша программа фостерства ей очень интересна. Когда мы будем институализировать фостерство, то планируем тесно сотрудничать.

Еще мы думаем о сотрудничестве в рамках договора как по психологической поддержке, так и по воспитанию тренеров, психологов фостерных родителей для таких детей и по многим другим аспектам. На данный момент, поскольку нам надо уладить еще много бюрократических вопросов, мы работаем как волонтеры. Сейчас мы подготавливаем почву и ведем просветительскую работу. Для просветительской работы сделан, конечно, мизер. Снят один фильм. Мы ездим с ним по России и показываем. Я пишу об этом в средствах массовой информации. Коллеги об этом пишут. Но это же капля в море. Естественно, пока что нашу деятельность нельзя назвать огромной государственной программой. Честно говоря, я и не хотела бы, чтобы государство нам в этом сильно помогало. Ведь ничего хорошего пока в отношении детей государство не сделало. А здесь мы хоть немного спокойны. Есть материнские права, есть матери, не лишенные родительских прав. Мы очень многое можем сделать, если нам не мешать. Нынешняя активная законодательная помощь нам бы сейчас, cкорее, помешала.

"Несколько раз я объявляла голодовки, чтобы ребенку сделали прививки"

- С чего началась программа фостерства? Её исток в вашей личной истории?

- Да, это была моя личная история. Я была подследственной, находясь на пятом месяце беременности. Как для любого человека, который вообще не знает ничего о тюрьме и арестах, невозможно себе представить, как можно арестовать беременную женщину. Учитывая заказной характер дела, экономическую статью, а не убийство, для меня все произошедшее было шоком. Тяжелая беременность вместе с родами под конвоем (слава Богу, у меня было кесарево, я спала, и врачи посчитали, что конвой - это мерзость и дикость, и не пустили его в операционную), нахождение в запертом помещении, невозможность сделать ребенку вовремя прививку (несколько раз я объявляла голодовки, чтобы ребенку сделали прививки), резкое прекращение грудного вскармливания после того, как меня перевели в колонию, поскольку мы жили с ребенком отдельно, - перенеся всё это и многое другое, я сказала: «Ребята, так не будет. Вот просто не будет. Рано или поздно я выйду на свободу и буду говорить и что-то делать ».

Так, отбыв срок 2 года 8 месяцев, я была освобождена. Вскоре начала общаться с Ольгой Романовой из "Руси cидящей" (Ольга Романова - руководитель проекта "Русь сидящая" - неформального объединения, защищающего права осужденных, - прим. редакции) . Сначала наша программа "Тюремные дети" начиналась внутри "Руси Сидящей", затем отделилась по организационным соображениям. Мы продолжаем сотрудничать. Соавтор проекта - Светлана Бахмина, которая, как вы знаете, тоже инсайдер (Светлана Бахмина - юрист, была осуждена в 2006 году по статье 160 УК РФ ("Присвоение или растрата") в рамках дела "ЮКОСа") . Поскольку мы инсайдеры, мы знаем, как там внутри, и нам легче разговаривать с заключенными. Мы знаем быт, нравы, привычки. К слову, ни один исследователь не скажет, врет вам женщина или говорит правду. Заключенные женщины не склонны открывать душу, если ты не знаешь каких-то ключевых точек. Поэтому нам проще в этом смысле. Самым сложным было перешагнуть сам момент и сказать: "Вы знаете, я этим занимаюсь, потому что я это пережила".

- Думаю, многие заключенные женщины мечтают, выйдя за пределы зоны, забыть о том, что было, как о страшном сне.

- Вот именно из-за того, что многие освободившиеся забывают о периоде заключения, как о страшном сне, всё и остаётся по-старому.

- Как у вас происходило воссоединение с младшим ребенком, находившимся в период заключения в детском доме и старшими детьми, которые росли отдельно от вас на свободе?

- С младшим я не расставалась. Воссоединение со старшими детьми начинается только сейчас, спустя 6 лет после моего освобождения, поскольку женщине вообще очень сложно полностью восстановиться после тюрьмы. Психологически ты уже абсолютно точно не тот человек, которым был до зоны. Это отмечают и мужчины. Но мужчины более приспособлены к экстремальным условиям. Женщине жизнь в тюрьме вынести сложнее.

Нахождение в условиях зоны в течение более чем полутора лет производит необратимые изменения в человеке. С точки зрения психологии точно, не знаю, как с точки зрения психики. Для меня время в тюрьме было очень тяжелым, и я его очень хорошо помню. Но я не воспринимаю его, как какой-то ужас, кошмар. Просто я так жила какое-то время. И к такому привыкаешь, к сожалению.

- Как происходило общение с младшим сыном, когда вы отбывали срок в колонии?

- Я была в следственном изоляторе до его 9 месяцев. Нас этапировали в колонию, когда Вадиму исполнилось 9 месяцев. После этапа, этого жуткого столыпинского вагона, конечно, у меня стало меньше молока. Молоко вырабатывается, когда ребенок начинает сосать грудь. Как вы знаете, сцеживание в 9 месяцев уже не работает. А там был такой фильтр, как контрольное сцеживание. Представьте, столыпинский вагон, в 9 вечера тебя привезли в колонию, а в 6 утра тебе надо пойти на контрольное сцеживание. Словом, так мой ребенок остался без молока. Ну, хотя бы 9 месяцев я прокормила ребенка грудью.

Затем сына перевели в дом ребенка, а я была в отряде. Через полгода я устроилась работать в дом ребенка нянечкой. Видела его чаще. У мам есть возможность работать в домах ребенка при колониях. Я работала бесплатно, но на тот момент это не играло никакой роли. Главное, я была рядом с сыном.

- Что для вас стало самым сложным испытанием в период заключения?

- Знаете, там все сложно. Там любой шаг отличается от нормальной жизни. Женской по крайней мере точно. Взять гигиену, например. Мыться на зоне можно один раз в неделю. Конечно, женщины как-то выкручиваются. Всё зависит от порядков. Если брать бытовые условия, то они ужасны.

- Что-то изменилось в бытовом плане в женских колониях с момента вашего освобождения?

- Сейчас по-прежнему везде ужасно. Я была в нескольких колониях с разной степенью ужасности. В Мордовии совсем ужасно. Самая приличная колония в Челябинске. Лично знаю их медицинскую службу, которая отвечает за дом ребенка.

- Какими силами вы сейчас организуете работу проекта "Тюремные дети"?

- Невозможно делать всю работу из Москвы. Хабаровск находится вообще на другом конце мира. То же самое касается Барнаула, Красноярска. Они все очень далеко. Поэтому сейчас мы ездим с премьерными показами фильма "Анатомия любви" (документальный фильм о заключенной матери режиссера Натальи Кадыровой, - прим. редакции). Я выбрала его из множества фильмов, поскольку увидела, что режиссер понимает, о чем она говорит и понимает проблему. Идея фильма очень проста. Нельзя лишать ребенка возможности быть рядом с матерью. Не надо думать ни о чем, кроме него, в этот период. И даже если ради этого его нужно поселить с кому-то кажущейся плохой мамой, то это того стоит. Поскольку человек - мама - меняется на глазах. На протяжении фильма видно, какие перемены происходят с главной героиней.

Когда мы показываем этот фильм, то приглашаем всех, кто занимается людьми в трудных ситуациях так или иначе: местных волонтеров, всех, кому интересна и кого волнует наша тема. Мы ставим перед ними задачу создать сообщество для поиска фостерных семей там же, в регионах. Если посмотреть демографически, то в Хабаровске сидят из Хабаровского края. Допустим, фостер заберет ребенка из Хабаровска в Москву. И никаких свиданий с мамой не будет. Билеты стоят огромных денег. Можно, конечно, все это организовать, но зачем, если есть возможность найти фостерную семью на месте.

В регионе, где расположена колония, мы организовываем рабочую группу, которая может действовать с нашей помощью. Во всех регионах страны по-разному. Где-то муниципальная власть так или иначе готова помогать. Не везде всё так плохо, как это кажется из Москвы.

Наш проект "Тюремные дети" - это мощное решение вопроса преступности, не только малолетней. Как правило, большинство детей в "малолетку" - тюрьму для малолетних - попадают из детских домов, а потом, опять же, как правило, оказываются уже во взрослой тюрьме, потому что это тот опыт, который как раз не впитан с молоком матери, это то, что воспитано окружением. Детдомовский ребенок в 60% cлучаев попадает в колонию для несовершеннолетних. И через 20 лет можно посмотреть, что у нас получилось. Это такой эксперимент в динамике. Его результаты невозможно предсказать. Они зависят от того, как устроится жизнь данного конкретного ребенка, как устроится жизнь его мамы. Наша миссия - сделать так, чтобы вообще не было домов ребенка. Если рассматривать проживание ребенка вместе с матерью на зоне, нормальным можно считать наполняемость от 10 до 50 детей, при условии, что они живут вместе с мамой, но никак не сегодняшние 800 детей ежегодно, которые находятся преимущественно в домах ребенка при колониях.

- Кому в настоящий момент помогает ваш проект и скольким детям и матерям уже удалось помочь?

- Мы хотим доделать работу по Хабаровской колонии. Получилось так, что показывая там недавно фильм, мы не смогли из-за определенных организационных проблем побывать в колонии. Поэтому сейчас планируем слетать в Хабаровск еще раз, и закончить, что начали: выполнить просветительскую задачу в колонии, выпустить ряд интервью в прессе. В Хабаровске, кстати, есть отделение Красного креста, которое помогает женщинам в колониях. Пожалуй, только они и работали там до нас.

Сейчас мы работаем с 3 семьями. Одна семья - это как раз дочка героини фильма «Анатомия любви». Вторая семья - это семья на восстановлении. Мама Надежда Мальцева, которая освободилась и находится на реабилитации. И есть мальчик - Ярослав Гуров, он в Челябинске, ему уже 7 лет, - в школу нужно идти. Он пережил больше всех упомянутых детей: родился в тюрьме, потом был с мамой, у неё был маленький срок заключения. Маму снова посадили, Ярика поместили в детский дом. Из детского дома его поместили под опеку и потом снова вернули. Этот случай для нас самый тяжелый.

- Как, по-вашему, должна быть устроена жизнь матери и ребенка, находящихся в тюрьме и после освобождения?

- Рождение ребенка в тюрьме - это очень парадоксальный, но шанс. И меня очень удивляет, что сотрудники ФСИН этого не понимают. В общем-то говорить, что они что-то понимают или нет в отношении заключенных - это уже эвфемизм. Но к матери и ребенку, находящимся в тюрьме, сотрудники ФСИН относятся с сочувствием. Конечно, случаи издевательств над матерями есть, поскольку женщин на зоне воспринимают в первую очередь как преступников. Однако в целом к этой теме есть сочувствие. И именно поэтому меня удивляет, что ФСИН пока не дошла до той идеи, что перевоспитание, исправление заключенной женщины при помощи имеющейся маленькой части её семьи - это очень мощный и действенный элемент не просто манипуляций, а воспитания, дальнейшей социализации, предупреждения рецидива. Родившийся ребенок - это семья заключенной, пусть и маленькая. Все остальные на зоне лишены семьи и близкого, интимного, общения, и то, что у кого-то есть тёплый комочек, к которому можно прижаться и о котором можно заботиться, вызывает огромную зависть.

Если мама, родившая в тюрьме, прикипит к своему ребенку, она забудет обо всем на свете. У меня есть подопечные, которые отбыли наказание и сейчас находятся в состоянии реабилитации и восстановления семьи. Одна из них родила в тюрьме и жила на зоне с ребенком, на время расставалась с ним, но сейчас освободилась. Она за своего ребенка готова бороться. Она забудет обо всем на свете. Для нее семья стоит на первом месте.

Мы бы хотели, чтобы этот сильный ресурс - пробуждение материнского инстинкта - был использован. Наши основные задачи: во-первых, чтобы ребенок жил с мамой, во-вторых, не уехал в детский дом, в-третьих, чтобы они воссоединились, если им пришлось расстаться. Поверьте, две большие разницы: женщина, которая не жила с ребенком, и женщина, которая, находясь в заключении, всегда была со своим ребенком рядом.

Инна Жоголева была осуждена за экономическое преступление, вышла на свободу летом прошлого года. О том, что ей и другим женщинам пришлось пережить рассказывается ниже.

«Младенца будят, раздевают и обыскивают»

Когда я попала в СИЗО, то поняла: мы заблуждаемся, думая, что издевательства над людьми, подобные тем, которые мы видели в фильмах про Великую Отечественную войну, ушли в прошлое. Они остались. Просто сейчас одни граждане России измываются над другими - в местах лишения свободы. Особенно ярко это проявляется в том, как в СИЗО, тюрьмах и на зоне относятся к беременным и кормящим женщинам.

Что такое роды в СИЗО? У заключенной начинаются схватки. Сокамерницы, видя это, начинают долбить в дверь камеры. Как быстро придет дежурный, неизвестно. А ведь нужен еще сопровождающий. Наконец дежурный открывает, сопровождающего находят, вызывают скорую помощь и отвозят женщину в роддом. Во время родов присутствует конвоир. Роженицу приковывают к койке наручниками, а то вдруг она сбежит, она же преступница. Так, прикованная, она рожает ребенка.

Проходит несколько часов после родов, и женщину отвозят обратно в СИЗО. Ребенка оставляют в роддоме. Через пять дней женщину переводят в камеру для беременных и мам с детьми.

Я никогда не забуду, как меня проводили по коридорам СИЗО, и я увидела женщину, у которой начались схватки. Она стояла с большой сумкой, с вещами в руках и ждала, когда придет сопровождающий. Она ждала его больше тридцати минут…

Отдельный разговор - о том, в каких условиях перевозят беременных женщин и женщин с младенцами. Из СИЗО на судебное заседание их этапируют. В автозаке, где может находиться человек десять и более - и беременные, и кормящие матери, и матери с маленькими детьми на руках едут по московским пробкам в автозаке, где летом ужасно жарко, а зимой очень холодно. А ведь это люди, которые пока не признаны виновными. Женщин, у которых приговор вступил в законную силу, переправляют из тюрьмы в колонию. Ближайшая к Москве колония, где есть дом матери и ребенка, в Можайске. Из близлежащих регионов женщин с детьми переправляют в Можайск через Москву. Они могут ехать и неделю. Этапируют в «столыпинских» вагонах. Многие заключенные сидят на полках вдвоем и втроем. Окна задраены наглухо. С ними едет сопровождающий доктор, которому на самом деле глубоко безразлично, что происходит с матерью и с ребенком. Он уходит в купе для персонала, почти не интересуясь состоянием тех, кого «сопровождает».

Со мной вместе в Можайскую колонию транзитом через московское СИЗО ехала девушка с десятимесячным ребенком. При поступлении в СИЗО сначала досмотрели ее, а потом начали досматривать и ребенка. Он спал. Но младенца разбудили, раздели и обыскали - проверили, что у него под рубашечкой, что в памперсах. То есть с младенцами происходит тот же самый телесный досмотр, что и со взрослыми. А вдруг мама спрятала телефон, деньги, наркотики?

Есть сердобольные проверяющие, которые не «шмонают» спящего ребенка. Но подавляющее большинство сотрудников исправительной системы следуют инструкции. Как, например, в моргах люди ко всему привыкают, так же и работники зоны привыкают к слезам, к крикам, к мольбам и смотрят на это как на работу. А на заключенных смотрят как на отбросы общества.

«Даже если твой ребенок болеет, ты должна работать: шить форму для правоохранительных органов»

Когда женщина с ребенком приезжает на зону, у нее отбирают ребенка на карантин. На две недели. Это шок и для ребенка, и для матери.

Если женщина рожает в колонии, то во время декретного отпуска (56 дней) она может видеться с ребенком несколько раз в день. Но по истечении этого срока она обязана выйти на работу (так, по крайней мере, заведено в Можайской колонии).

И после этого мать может только два часа в день видеть своего ребенка. В воскресенье - четыре часа, потому что по субботам на зоне тоже работают. Если ты живешь с ребенком, что, конечно, огромная привилегия, которой далеко не все удостаиваются, ты тоже каждый день выходишь на работу. Болеет твой ребенок, режутся у него зубки - никого это не волнует: будь любезен, каждый день иди на работу шить форму для правоохранительных органов.

«Детей заключенных будят в пять утра»

Получается, что дети тоже отбывают наказание. Их прогулки проходят за решеткой. Дети просто не видят жизнь за пределами зоны. Они почти не видят мужчин. Не понимают, что бывает мужская одежда, а не только форма.

Детей до трех лет, которые живут без мам, будят в пять утра И насильно сажают на горшок. Чтобы они не вставали, нянечки привязывают их колготками к горшкам. И вот с пяти утра сидит группа малышей, привязанных колготками к горшкам. А нянечки ждут, пока дети сделают то, чего в данный момент, скорее всего, не хотят. Потом им дают выпить молока и укладывают снова спать.

Если нянечку-зэчку придут проверять и увидят разбросанные по полу игрушки, ей вкатают рапорт за нарушение. И потому она вынуждена запрещать детям играть с игрушками.

Меня поражало, почему нянечки, которые работают в доме матери и ребенка, в основной своей массе не русскоязычные. Русские девчонки, родившие в тюрьме, пошли бы работать нянечками! Но они могут заступаться за своих детей и качать права, потому удобнее взять няней зэчку-иностранку, которая не знает русского, но будет безропотно исполнять свои обязанности, никуда не вмешиваясь, так как всего боится.

Дети, которым два-три года, начинают перенимать повадки заключенных. Они начинают произносить такие слова, как «шмон», «внимание, милиция!», опасаются людей в форме. Многие заключенные женщины, когда посмотрят на этот кошмар, отдают детей домой, если могут.

И ничего, ничего не меняется! Вот в ноябре СМИ писали о Можайской колонии, где в доме матери и ребенка умерло несколько детей. И что? Заместитель начальника колонии по лечебно-профилактической работе господин Федченко как ходил на работу, так и ходит.

«Родившей женщине дают дополнительное яйцо в неделю»

Участники дискуссии после фильма «Анатомия любви» предположили, что женщины специально рожают детей в тюрьме, поскольку знают, что это улучшит условия их содержания. А что значит это улучшение? Женщина будет получать в два раза больше баланды, триста грамм творога и дополнительное яйцо в неделю. Вот и все привилегии для беременной и кормящей матери в тюрьме. Так что я сомневаюсь, что в погоне за этими «благами» женщины специально рожают детей.

В тюремных ларьках купить почти ничего нельзя, настолько там некачественная еда, а для кормящих и беременных она просто неприемлема. А на что покупать даже эти продукты? Зарплаты очень низкие, минус выплата исков и удержаний, оплата формы, коммунальные платежи. И если остается около тысячи рублей в месяц, то это очень хорошо.

«Я решила не видеться с ребенком»

Для правоохранительных структур моя беременность была рычагом воздействия. На момент возбуждения уголовного дела мне оставалось два месяца до родов. И, конечно, мне угрожали: «Поедешь рожать в СИЗО!» После родов меня продолжали пугать арестом, зная, что у меня на руках младенец (кроме еще трех сыновей). Шантажом и угрозами меня принудили за один день «ознакомиться» с 23 томами уголовного дела. Я не могла себе позволить отправиться в СИЗО с младенцем и не могла с ним расстаться, поскольку кормила его. И я подписала, что ознакомилась с делом. Но потом меня все равно арестовали. Тогда я решила с младшим своим ребенком просто не видеться.

За четыре года, что меня не было, мои четыре сына жили в разных концах Москвы - с двумя бабушками и с папой. И когда я вернулась, мы создали семью заново.

У меня, конечно, была и депрессия, и истерики. Я не могла найти себе места, хотя была у себя дома, в своей семье, в своей квартире… А что испытывает женщина, у которой никого нет, которая выходит с ребенком в никуда? Устроить его в ясли или в детский сад невозможно. Значит, и на работу ты не можешь устроиться. Куда деваться? Какой выход, кроме того, чтобы отдать своего ребенка в детдом?

У нас так много всяких структур, комитетов. Столько подчиненных у Астахова, уполномоченного по правам ребенка… А жизнь детей заключенных все равно невыносима.

Кстати, православная церковь совершенно не интересуется этим вопросом. Адвентисты очень большое участие принимали в жизни детей заключенных: приезжали, дарили подарки, устраивали праздники. А РПЦ абсолютно равнодушна.

Я считаю, что в места лишения свободы, где живут дети, должен быть как можно более широкий доступ общественных наблюдателей, волонтеров, неравнодушных людей. Должно быть больше спонсорских денег, чтобы у детей появилось больше игрушек, другое питание, лучшее медицинское обслуживание, поездки за пределы зоны. Но самое главное, я не понимаю, почему так редко применяется 82-я статья (отсрочка наказания матери, имеющей ребенка в возрасте до 14 лет)? Если женщина не совершила убийство или другое тяжкое преступление, почему не отсрочить ей наказание, пока она не вырастит ребенка?

Я хочу напомнить нашим правоохранительным структурам, что по закону они лишают заключенных только свободы. Но не человеческого достоинства. А в нашей тюрьме тебя лишают всего.

"На свободе плачут от страха - этого воздуха и не знают"

Все дети любят и ждут Новый год. Нарядные елки, веселые огоньки на улицах, Дед Мороз, карнавальные костюмы, подарки...

Но есть такие дети, которые никогда не видели Деда Мороза и никаких городов тоже не видели. На утренниках в Доме культуры или в театре они никогда не были. Эти детишки живут за тремя заборами с колючей проволокой. Нет, они не преступники, они просто сидят в тюрьме вместе со своими мамами. Но и там, за решеткой, они ждут праздника.

Дети, живущие за решеткой, тоже ждут праздника. С отцом Косьмой, Александром Гезаловым и артистами кукольного театра.

Известный общественный деятель Александр Гезалов занимается помощью детям с трудной судьбой. Сиротам, инвалидам, ребятам из неблагополучных семей... А также детям заключенных матерей.

Я с Головинской женской колонией во Владимирской области работаю давно, лет 5 уже, наверное. Это одна из немногих зон, где есть дом ребенка, а значит, вместе с мамами там содержатся и малыши до 3 лет. Дальше, если мама остается отбывать наказание, ребеночка или родственники забирают, или детский дом. Ну а эти первые 3 года вот так вместе они и сидят. Бываю там регулярно и всегда возвращаюсь с тяжестью на душе. Все-таки не должны дети сидеть за решеткой...

Гуманитарный груз в этот раз смогли собрать солидный: полугодовой запас подгузников, детские комбинезончики, женская одежда. А еще огромный мешок кружевных бюстгальтеров:

Ох и рады будут сиделицы, - смеется Гезалов, - мы к 8 Марта уже привозили нижнее белье. Мне потом сотрудники тюрьмы звонили, очень благодарили. Говорят, девчонки аж визжали от восторга. Женщина, она и за решеткой женщина. Духи, крема и все эти прочие дамские штучки и в тюрьме очень нужны.

К новогодним праздникам взяли также несколько ящиков со сладкими подарками. Их собрали для детишек монахи из Социального центра Святителя Тихона Донского монастыря. И не просто передали, а делегировали с грузом батюшку Косьму, чтобы тот лично раздал их детям и сказал женщинам пару добрых слов. И еще был один новогодний подарок маленьким узникам и их мамам - кукольный спектакль.

Дети попадают в тюрьму только одним образом - если они там рождаются

Случается так, что сажают беременную, - объясняет Александр. - Или, уже отбывая срок, осужденная забеременела после свидания с мужем. Знаю случаи, когда не одного ребенка на зоне рожают. Ну а что делать, жизнь-то идет. Некоторые осужденные даже специально беременеют, чтобы перевестись в другую колонию и хоть какое-то время побыть в более мягких условиях.

- А как роды проходят? Прямо в тюрьме?

Нет, в обычном роддоме. Роженицу привозят под конвоем, и ее так же охраняют во время всего процесса. Знаю, что правозащитники фиксировали случаи, когда рожающих женщин пристегивали к кровати наручниками, чтобы не сбежали. Конечно, полная дикость. Но это в тех тюрьмах, где конвоиров не хватает. Здесь, в Головинской колонии, все благополучно. И нас вот, видишь, пускают, и детские спектакли разрешают привозить. Руководство колонии очень человечное.

На всю гигантскую Россию всего 13 колоний с домами ребенка. В той, куда мы едем, 800 женщин и 25 детей. Бывает детей и больше. Главное, что в Головине предусмотрена возможность совместного проживания мам с детьми - когда родившая женщина может круглосуточно находиться с малышом.

В тюрьме свои порядки, и сразу после родов ребенка передают в дом ребенка, а мама идет обратно в барак. Она имеет право приходить к своему малышу, кормить его, катать в колясочке вдоль забора, а потом опять возвращаться в свою камеру. Таким образом, мама проводит со своим новорожденным малышом не больше двух часов в день. И ребенок фактически все время с чужими людьми - нянями. Такое положение опасно тем, что у молодой женщины просто не проснется материнский инстинкт. Ну, родила и родила, а дальше она как бы сама по себе, а малыш сам по себе. Знаю, что некоторые такие горе-мамаши ходят в дом ребенка к своему ребенку из-под палки. Их буквально заставляют. Но бывают и еще более жестокие случаи, когда женщина освобождается из тюрьмы, а ребенка своего не забирает. «Пусть пока тут побудет, я вот устрою жизнь и заберу его». Так что совместное проживание - это наиболее благоприятный вариант. В первую очередь, конечно же, для ребенка. Потому что у него есть мама! Настоящая, которая всегда рядом, покачает, даст соску, поменяет ночью подгузник, прижмет к груди. Ведь по большому счету маленькому ребенку все равно, где он находится, дома или в тюрьме. Ему важно одно - чтобы рядом была мама. И желательно 24 часа в сутки. Но не всегда так получается.

Понятно, что совместное проживание со своим ребенком - это привилегия для осужденных. Такое позволят только тем женщинам, которые доказали свою благонадежность: хорошо себя ведут, не курят, не нарушают режим. Материнство в тюрьме - это вообще грустная песня. Ведь малыш же не виноват, что появился на свет в таких условиях. Есть и еще один неоспоримый плюс от совместного проживания - воспитание осужденной. Для женщин, которые потерялись в жизни, ребенок может стать той соломинкой, за которую можно ухватиться и, уже находясь на свободе, постараться наладить свою жизнь, а не пускаться снова во все тяжкие. Однако система ФСИН таким уникальным инструментом перевоспитания в своих исправительных учреждениях часто пренебрегает.

После спектакля малышей было не оторвать от кукол.

Все это, конечно, если говорить об идеале. В целом уже не плохо, что ребенок с мамой, пусть и всего пару часов в день, - считает Гезалов. - Это уже очень много, и это намного лучше, чем детский дом.

Очень большая проблема и в том, что после 3 лет многие дети отправляются в детский дом. Это когда нет у мамаши на воле родственников, готовых взять ребенка под опеку. Формально помещение это временное, пока мама сидит. Но фактически - навсегда. За годы женщина отвыкает от ребенка, они же не видятся и не общаются. Чисто теоретически свидания положены, но возить ребенка в тюрьму некому, сотрудников в детских домах и так не хватает. Да и потом, освобождается женщина, а идти ей некуда. Работы нет, жилья нет. Тут не до воспитания.

Гражданские активисты пытаются наладить у нас в России систему так называемых фостерных семей. Таких, когда ребенка осужденной берут на воспитание чужие, не кровные волонтерские семьи. Они готовы заниматься малышом, пока мама сидит, а после освобождения отдать его ей обратно. Программа фостерных семей совсем молодая, запустил ее фонд «Русь сидящая» всего несколько лет назад. Первой женщиной, решившейся на такую временную опеку, стала москвичка Наталья Кудрявцева. Несколько лет она заботилась о маленькой девочке, а потом отдала ее родной маме. Сейчас женщины общаются, Наташа помогает воссоединившейся после тюрьмы семье, ведь в их жизни все непросто. Живут в полуразвалившемся доме в глухой калужской деревне, работы нет, денег нет. Мама Наташа помогает и деньгами, и одеждой, и едой.

Конечно, все это очень не просто. И бумажная волокита, и психологические моменты. Ведь мало кто готов принять в семью ребенка на время. Такие просто героини, на мой взгляд, - говорит Гезалов,

Островок тепла и уюта в «холодном доме»

Так за разговорами приезжаем в колонию. ИК - самое большое сооружение в глухой деревне. Но не самое радостное. Смотровые вышки, пятиметровые заборы с колючей проволокой, конвоиры с автоматами... А перед самым КПП стоит большой и красивый храм. Он как инородное тело, как сказочный, мультяшный и оттого нереальный какой-то объект среди серых, угрюмых тюремных заборов.

Артисты кукольного театра оказались простыми женщинами - продавщицами крупной торговой сети детских товаров. Театр - это их хобби, такой вот корпоративный тимбилдинг. Со своими нехитрыми спектаклями они катаются по далеким деревням и детским домам. В ИК впервые. И, похоже, вообще мало понимают, куда приехали.

А что, телефоны с собой туда проносить нельзя? Как это? Это вообще законно?

У нас инструкция, не положено! - твердит замначальника колонии Ольга Анатольевна. - Даже я сдаю свой телефон, когда туда захожу, хотя я сотрудник при исполнении.

Но у меня ребенок болеет, как же я ему буду звонить?

В ответ тишина. Как, как? Никак! Зашел за решетку, и там уже нет ничего привычного. И никаких не может быть исключений.

Отец Косьма из Даниловского монастыря тоже впервые в таком заведении. Перед тем как пойти за ворота, приглашает нас всех помолиться.

Ну, с Богом!

Проходим КПП. Запускают строго по три человека. Тщательно досматривают. Предупреждают - с заключенными в контакт не вступать, ничего от них не брать и ничего не передавать самим. У курящих отбирают сигареты - они на зоне как валюта.

Как? Но я же курю! Я не смогу столько часов без никотина! - снова скандалит артистка-продавец.

Нельзя! На территории дома ребенка у нас вообще курить строго запрещено.

Смотрю, УФСИНовцы уже начинаются раздражаться от непослушных артистов.

Вы что, людям не объяснили, куда они едут? - обращается к Александру Гезалову замначальника.

Объяснял. Но что вы хотите, они тюрьмы никогда не видели.

Проход на зону нашей делегации из 30 человек занял около часа. Еще некоторое время проносили декорации, их тоже тщательно досматривали. Там, за решеткой, нас уже заждались. Из окон второго этажа дома ребенка выглядывают любопытные детские мордашки.

Дом ребенка выглядит как обычный, типовой детский сад. У входа качели, карусели. Правда, вокруг всей его территории глухой железный забор. Получается, как бы своя строго охраняемая территория внутри другой строго охраняемой.

Еще летом Александр Гезалов собрал денег, нашел художников и, договорившись с начальством колонии, привез их сюда расписывать этот мрачный забор. Денег и краски хватило лишь на малую его часть.

Весь расписать - это очень дорого. Художники-то бесплатно работали, конечно, а вот баллонов с колером ушло очень много. Но детям как нравится! И мамы довольны. С такими красочными рисунками, конечно, веселее стало. Малышня подолгу у этой расписной стены крутится, рассматривает.

Не только рисунки появились в тюремном доме ребенка стараниями Александра Гезалова и его друзей. Саша собрал, что называется, с миру по нитке и оборудовал в доме ребенка в Головинской ИК сенсорную комнату, возит сюда коляски, кроватки, игрушки:

Где дети, там всегда что-нибудь нужно. Уж я-то знаю, сам многодетный папа.

Внутри дома ребенка очень уютно, прямо по-домашнему. Это такой маленький островок тепла и уюта. Здесь пахнет как в садике - вкусной едой, на полах ковры, веселая, детская мебель.

Ребятня ждала нас с нетерпением: девочки в нарядных платьях, бантах. Мальчики в шортиках, умытые и причесанные. Первым заревел во весь голос полуторагодовалый кудрявый пупс. А сразу же следом за ним и все остальные.

Я даже не поняла, в чем дело, пока не обернулась и не увидела, что такую реакцию у детворы вызвало появление отца Косьмы в черной рясе до пола и с огромным крестом.

Да, дети, это вам не Дедушка Мороз! - дружно засмеялись мы.

Тут же ко мне прижалась как к родной маленькая девочка Валя. Чуть обособленно наблюдала за нами черноволосая, восточная красавица, узбекская девочка Малика с огромным бантом на самой макушке.

Мама! Мама! Моя мама пришла, - радостно закричал на всю комнату 3-летний Антошка. - Мамочка, иди, садись ко мне.

Эта пара сразу показалась мне самой радостной. Позже я узнала, что через 3 месяца они едут домой и что Антон здесь самый старший (ему уже за 3 года, но его не перевели в детский дом, немного отступив от правил, чтобы не разлучать мать и сына).

Вскоре подтянулись и все остальные мамы. Дети тут же уселись на руки и наблюдали за нами уже с высоты. Все как в обычном детском саду, если не выглядывать в окошко....

А вы давно здесь? - нарушив запрет, обращаюсь я к одной из заключенных, маме двухлетнего мальчика.

Уже семь лет. Еще пять сидеть.

- А его куда же?

Папа заберет.

А вот у матери Малики вопрос с тем, куда поедет ее ребенок, когда ему стукнет три, пока не ясен.

Ой, мне еще два года сидеть. А девочку, я надеюсь, заберет сестра. Она должна приехать с родины. Если с деньгами все будет хорошо, то она обязательно приедет, обещала.

Старшая воспитательница дома ребенка Татьяна Ивановна работает здесь уже 35 лет. Как приехала после института по распределению, так и осталась.

Я когда ехала, даже и не знала, где буду работать, - вспоминает она. - Прибыла на место, а мне говорят, добро пожаловать в Головинскую исправительную колонию. Я чуть не упала. А потом ничего, сработалась.

Детский врач Вера Ивановна трудится здесь и того больше, вот уже 42 года. А еще она лечит детишек в самой деревне, то бишь на воле.

Да, и там и там, - вздыхает она. - А больше некому. Так что у меня пациентов много.

- А за что в основном тут сидят? Есть с большими сроками?

Самый большой срок у нас тут у одной заключенной - 25 лет. 20 уже отсидела. Представляете, когда она к нам сюда попала, то у нее на свободе дети маленькие остались. А сейчас она уже бабушка. Но они ее совсем не навещают. Когда-то ездили, а сейчас уже нет. Дорого это, да и некогда - они из другого региона.

- Господи, что же она такого натворила, что такой срок?

Я не знаю. А вообще сейчас самая распространенная статья - это 228, наркотики. Ее еще называют народной, большинство по ней сидят. А раньше, когда я 42 года назад пришла сюда на работу, мы и слово такого не знали - наркотики. В то время «народной» статьей было тунеядство, распространение венерических болезней (отказ от лечения), мелкое воровство. Две доярки у нас тут, помню, сидели за то, что украли у колхоза мешок комбикорма. А сейчас наркотики, одни сплошные наркотики.

А мамы-то хорошие сейчас? Никого не надо заставлять к детям ходить? - спрашиваю у старшего воспитателя дома ребенка.

Нет, никого. Все хорошие. Но есть у нас сейчас сложные случаи, несколько детей скоро поедут в детский дом. Мы уже переживаем, такая трагедия. Причем у одного есть бабушка, у других тоже какая-никакая родня. Но не хотят брать. Я за 35 лет насмотрелась и знаю, что без родных в детских домах детки сразу меняются: перестают разговаривать, отстают в развитии. Мы вот полгода назад Сережку отвезли в дом ребенка, он всю дорогу нам стихи читал. А недавно я была там, заглянула к нему, он стоит как истукан, как будто ничего не понимает. Я ему Сереженька, Сереженька - он молчит. Воспитатели детдомовские говорят, что он у них не разговаривает совсем. Ой, беда, конечно. Такие поломанные судьбы у детей.

Спектакль прошел на ура. Детвора долго потом еще не отпускала артистов. Не живых, а кукольных. Рассматривали Снегурочку и медведя, трогали за крючковатый нос Бабу-ягу. С конфетами вообще все понятно, они у детворы вне конкуренции. А потом мы уехали, а они остались. Честно говоря, как только выходишь на волю и за тобой захлопываются последние стальные двери, дышать становится легче. По крайней мере, я лично вздохнула с облегчением. А воспитатели мне рассказывали, что дети, которые освобождаются, выходя из колонии, плачут от страха. Они же никогда за свою маленькую жизнь на свободе не были, этого воздуха и не знают.

Мария Ноэль - российский журналист, правозащитник, автор проекта «Тюремные дети», женщина, которой самой пришлось выносить ребёнка находясь в СИЗО, а после - растить его в исправительной колонии: «Меня арестовали, как и многих тогда, по «заказу», и всё, что произошло дальше, было для меня полной неожиданностью, как и сама беременность». Мария Ноэль рассказала KYKY, с чем столкнётся беременная женщина, а после – молодая мать, получившая новый социальный статус - заключенная.

KYKY: На каком сроке беременности вы оказались в СИЗО?

Мария Ноэль: На пятом месяце. Вадик – мой третий ребёнок, и забеременела я каким-то чудом. За несколько лет до этого перенесла тяжёлый инсульт, и такие беременности, как моя, требуют большой осторожности. Естественно, руководство СИЗО и врачи понимали это. Ни моя смерть, ни смерть моего ребёнка им были не на руку. Они писали ходатайства в суд, пытались мне помочь. На самом деле, они, конечно, пытались помочь себе избавиться от лишних трудностей… Первое, с чего началась моя «новая жизнь» - издевательства со стороны конвоя. Нет, не физические, а эмоциональные. Я наслушалась разных вариаций на эту тему «надо было думать, когда совершала преступление», «ты ж понимала, что ты делаешь», «мамаша», ну, и так далее. Живот уже был хорошо заметен, и сам факт беременности был постоянным предметом насмешек. Так было не только со мной, это практика общепринятая: «пожурить». Все виды унижения, пожалуй, были опробованы. Я впервые столкнулась с таким отношением к женщине в целом, и в частности, к беременной. Это был шок, я всё время рыдала, а они (конвой) всё время ржали с меня.

Фотографии: Виктория Ивлева

KYKY: Ржали?

М. Н.: Понимаете, это может, странно прозвучит, но они (администрация исправительных учреждений, сотрудники системы ФСИН – прим. KYKY) неплохо относятся к детям. Что-то вроде «я бабушка - я справилась лучше». И отношение к узницам – как к несостоявшимся женщинам, таким «неприкаянным детям». Если женщина ждёт ребёнка, находясь в местах лишения свободы, этой беременности очень быстро найдут объяснение: выгода, глупость, всё, что угодно, кроме того, что этого ребёнка вы любите и ждёте. Никто не будет за вас радоваться, никто не будет вам сочувствовать. Всё, что у вас теперь есть, - вы и ребёнок, плюс те люди, которые вас ждут на воле. Единственное, что можно и нужно сделать – это понять «правила игры», а они есть. В 2011 году мы составили своеобразное пособие по беременности в СИЗО , к прочтению, что называется, рекомендовано.

Перекос в отношении к женщине связан с очень кондовой точкой зрения, советской. Уже больше 60 лет дети в местах лишения свободы содержатся отдельно от мам. Их изолируют, объясняя это «необходимостью», чтобы уберечь от «непутёвых матерей».

У нас очень длинная история, которая берёт своё начало ещё со времен ГУЛАГа. Несмотря на то, что сейчас в лагерях есть много изменений в лучшую сторону, и в целом нельзя сказать, что женщин держат совсем уж за скот, тем не менее, на подсознательном уровне система живёт традициями ГУЛАГа. Мы пережили колоссальное «расчеловечивание», а такие вещи не проходят бесследно.

KYKY: Вы рожали в тюремной больнице?

На эту тему: «Мы все – спецконтингент». Откровения осужденного

М. Н.: Я - нет. У меня было кесарево сечение, и меня оперировал один из лучших врачей Уфы. У меня амбивалентные чувства к тому, что произошло. После родов с нами в одной палате 24 часа в сутки находилось три человека из конвоя… Через какое-то время эти люди перестают восприниматься как чужие. Они не родные, не друзья, но ты их знаешь, привыкаешь… Опять же, моя история – не правило и не исключение. Когда конвоя для сопровождения не хватает, женщин, бывает, пристегивают наручниками к родильному столу. Бывает, этапируют на первые сутки после родов, а ребёнок - как свободный человек – либо находится в роддоме положенный ему срок, если нужно обследование, либо, что чаще, отправляется с матерью в СИЗО. Ниточка и связь рвется очень тихо и незаметно. Постепенно ребёнка отдаляют от мамы. Женщина, родившая в тюрьме, всё время должна доказывать своё право быть матерью. Получив приговор (или даже раньше, оказавшись подследственной), ты точно так же тихо и незаметно перестаёшь быть частью «большого мира» и начинаешь жить порядками и уставами «маленького города», где всё зависит от администрации, а от тебя не зависит ничего.

KYKY : Каков стандартный порядок действий после родов?

М. Н.: Ребёнок и мама возвращаются туда, откуда прибыли в роддом. Вместе либо по отдельности. Если маму ожидает этап, её этапируют вместе с грудным ребёнком в пресловутом «столыпинском» вагоне. По прибытии в исправительную колонию ребёнка помещают в Дом ребёнка, который находится на территории колонии (в городе Хабаровск он находится за территорией). Мама имеет право видеться с ребёнком в свободное от работы время. Сама она содержится в тех же условиях, что и другие заключённые. Ребёнок содержится в колонии до трёх лет. Если маме осталось сидеть год или меньше, то пребывание ребёнка могут продлить и до 4-х лет. Если маме сидеть ещё долго, а ребёнка некому из родных забрать, он отправляется в детский дом. Многие такие мамы и дети больше никогда в жизни не встретятся. Некоторые заберут своих детей из детских домов, и их процент тоже невелик. Единицы уедут из зоны вместе с мамами и больше никогда туда не вернутся.

KYKY: Сколько часов в день мама может провести с ребёнком?

М. Н.: Закон гласит, что в свободное от работы время. А если мамочка не работает? У нас весь отряд некоторое время не работал, и нечем было заняться, кроме «вышивания» или бесконечной «уборки территории», и всё равно - два часа утром и два вечером. А дети – очень маленькие. От рождения до трех лет – тот возраст, когда мама нужна почти круглосуточно. Здесь возникает следующая проблема: у женщины в стрессе, которая никогда раньше не рожала, процесс материнской любви может просто не запуститься как механизм. Любовь - это ведь тоже своего рода процесс. Я не могу сказать, что женщины, которые находятся «там» – совершенно обычные мамы. Нет, им действительно нужна помощь извне.

Я часто слышу даже от правозащитников определение «женщина сложной судьбы» или «да она всё равно сядет» - сарказм такой. Да, это женщины, столкнувшиеся со сложностями. И что теперь? Вывести в чистое поле и «выжечь огнемётами»?

Не каждая узница, имеющая ребёнка, осознаёт себя матерью. Однако неправильно приводить как аргумент привычки (например, курение): «Да какая она мать, вон курит!». Это просто глупости. В зоне курят все или почти все, потому что курение - не просто привычка, но и способ коммуникации, и «универсальная валюта». Нужно говорить не об этом. Нужно говорить о милосердии, а такое слово, к сожалению, встречается всё реже и реже.

На эту тему: Мама, почему ты такая сука? Психотерапевт о созависимости

KYKY: А мама может, например, устроиться нянечкой туда, где содержится ее ребёнок?

М. Н.: Теоретически - да. Я сначала работала няней, а затем стала вести музыкальные занятия. Практически весь персонал, который работает с детьми – это люди «с воли». Нянь набирают из числа заключённых. Как правило, по принципу «неконфликтности» с администрацией, а совсем не по принципу наличия либо отсутствия ребёнка.

KYKY: Это привилегия?

М. Н.: Это хорошие условия, пусть денег и не платят как за работу на «промке». Работа няней у отряда «мамочек» приравнивалась к общественным работам и не оплачивалась. Зато там можно было питаться вместе, если оставалось что-то из продуктов, хотя если об этом узнают - накажут. Детей кормят гораздо лучше, чем узниц. За время моего пребывания только несколько раз были перебои с детской едой, и пока её не завезли в лагерь, у детей несколько дней были перловка и суп на тушёнке. Многие обвиняют тех, кто идёт работать с детьми, за якобы поиск хороших условий. Там есть душ. Да, ужасный и страшный, но это горячая вода. Ты можешь помыться горячей водой два раза в день. Сравните с «баней» раз в неделю. Опять же, в разных колониях и условия разные. Мама, находящая в местах лишения свободы, не особенно может влиять на что-то, касающееся ребёнка, и всё же она обязательно должна эта делать. При этом важно стараться иметь опрятный вид и не терять адекватность.

KYKY: А как администрация реагирует на тех, кто пытается бороться за права собственных детей?

М. Н.: У меня лично была очень странная ситуация: я в полном шоке, но при этом совершенно не «молчащая». Если мне что-то не нравилось - говорила. Ну а когда кормящая мать объявляет голодовку, это совсем трэш. Как только ты начинаешь бороться за права ребёнка - тебе сразу же объявляют «злостное нарушение». У меня таких было 14 или 15.

Особенно смешно сейчас говорить об этих нарушениях, учитывая, что я освободилась по УДО (условно-досрочное освобождение – прим. KYKY) , понимаете да? Все нарушения и поощрения, да вообще всё – в руках администрации. Первому начмеду (потом сменился руководящий состав), который в нашей колонии отвечал за то, как содержатся дети и что едят, было много лет. Он пил, и в принципе, ему всё было безразлично.

KYKY: Какова, на ваш взгляд, самая важная проблема, с которой сталкиваются женщины после освобождения?

М. Н.: Ресоциализация. Женщина выходит – и понятия не имеет, как жить в этом мире, куда идти. Многие за время отсидки забывают, извините, как еда готовится. Многие не забирают детей именно потому, что уверены в собственной несостоятельности, считают, что не смогут позаботиться о ребёнке. А для общества они уже не люди. Нет, не люди второго сорта, а именно – не люди. Ведь в лагеря отправляют, образно говоря, чтобы «сжечь» личность. Нужно об этом писать, говорить, показывать, если мы говорим вообще о гуманизме.

На эту тему: Работа без профессии. Болезнь без диагноза. Дайте детям с аутизмом сделать Беларусь лучше!

KYKY: После показа фильма Натальи Кадыровой «Анатомия любви» и вашего проекта «Тюремные дети», как вы считаете, «лёд тронулся»?

М. Н.: Нам удалось переломить точку зрения ФСИН России на совместное проживание матерей и детей. Понятно, что всё происходит не так быстро, но происходит. Мы с Натальей Кадыровой не были знакомы до того, как появился фильм. Я занималась проектом, а Наташа в это время уже снимала это кино. Я сначала была настроена скептически, типа: ну, ещё одно кино. Всё оказалось не так. Фильм важный, программный, что называется. После его выхода нам начали писать и звонить люди. Спустя год фильм показали на Первом канале. Да, не в прайм-тайм, а ночью, но всё таки показали.

KYKY: Сколько вашему сыну сейчас?

М. Н.: Вадику 11 лет. Мы живём сейчас жизнь, очень далёкую от той. И всё же… Душа после зоны - это выжженное поле. Тем более, женская. У всех разные сложности: кто-то не может найти человека в жизни, близость с мужчиной отходит на второй план. Кто-то снова совершает преступление, просто потому, что попадает назад «в среду» или просто не находит себе места «вне зоны». У нас система мест лишения свободы - это другая эпоха, жизнь, оторванная от большого мира. И назад многие возвращаются. Они выходят и не знают, что им делать в жизни.

KYKY: А сегодня в России кто-нибудь реально занимается помощью женщинам из мест лишения свободы?

М. Н. : Есть движение «Русь Сидящая» (основатель и исполнительный директор фонда «Русь Сидящая» – Ольга Романова, российская журналистка, лауреат премии ТЭФИ, жена осужденного в 2008 году бизнесмена Алексея Козлова – прим. KYKY ) . Фонд занимается помощью в том числе женщинам после освобождения. Важно понять, что это точно такие же люди: им нужно есть, чистить зубы, иметь доступ к медицинской помощи… А самая простая реакция со стороны общества – «сама виновата». Всё, точка. Я глубоко убеждена, что если женщину пересадить из одной почвы в другую, она способна корни пустить: и дом, и дети – всё будет. Я такие примеры знаю. Позиция «сама виновата, сама и отвечай» – по-настоящему асоциальна.

KYKY: О чём вспоминать страшнее всего? Из «той жизни» в зоне?

М. Н.: Есть вещи, которые ты будешь переосмысливать столько, сколько живёшь. Самое страшное - смерть. За время моей жизни в лагере я стала невольным свидетелем того, как оборвались две жизни: неожиданно, непостижимо. Смерть женщины и смерть ребёнка. Я пишу книгу. Переписываю, думаю вот уже десять лет, как об этом рассказывать. И есть вот такой отрывок:

На эту тему: Ребенку нужен хотя бы один адекватный любящий взрослый рядом

Маленький город – книга о женской тюрьме, портреты и жизни героинь, несколько из тысяч и тысяч женщин, которые никому не нужны. Я попробовала описать их там – там, где жизнь стоит как болото, где, чтобы жить, недостаточно просто дышать, просто придумывать, как выжить. Где дети – новорожденные – средство манипуляций, а слова «радость» и «счастье» – вызывают усмешку. После которой они, с выжженной душой приходят в большую жизнь, становясь нашими соседями по миру. Жизнь в женской тюрьме страшная, душная и подчиняется неведомым людям законам.

Публикуя сейчас эти записки, я выполняю два обещания. Одно – уже умершей женщине, как памятник на её безымянной могиле, другое – матери погибшего ребенка. Остальные новеллы – исходя из собственной невозможности не писать об этом. Это трудно читать, судьбы женщин тюрьмы не вызывают сочувствия, чаще всего звучит разнообразных форм комментарий: «А что вы хотите, они преступницы, и тюрьма – не санаторий». И поскольку таких комментариев предостаточно, я в качестве эпиграфа взяла другой – тот, что у меня и, я очень на это надеюсь, у многих еще людей находит отклик и побуждает к мыслям, эмпатии, рефлексии. А у кого-то – к действиям. Это слова замечательного фотографа, много лет снимавшей женские тюрьмы, Виктории Ивлевой: «Я не могу заставить себя не жалеть их».

Наташа

Наташа пришла в отряд в положении. Провела в СИЗО пять месяцев. Даже странно, как медленно текли её дни во время следствия и суда. Обычно в делах, каким было её дело, все проходит быстро, без сучка и задоринки – месяц-другой, и «столыпин». Она была осуждена на два года за кражу. На воле у нее остался старший ребенок, а младшего она носила уже в тюрьме. Наташа была из небогатой семьи, дочерью очень добрых, но замученных бедностью людей. В их деревне и работать-то было негде. Что земля давала, то и ели. Пила смертно, конечно, не без того. В свои двадцать три года выглядела отвратительно. Видимо, жизнь не то что не казалась ей медом, а совсем была невыносимой.

Она была очень некрасивой. Беременность предполагает, что женщина хорошеет, даже в условиях несвободы. Но дитя внутри освещает и делает жизнь осмысленной не для всех – Наташа была из таких. Возможно, она стала бы даже хорошенькой – некрасивость необязательна при носе-картошке и маленьких глазах. Даже распухшие во время беременности дочерью губы после родов стали обычными полными губами молодой женщины. Наверное, всю красоту, как говорят в народе, забрала дочка.

На эту тему: Знаете, у кого в Беларуси самая незавидная судьба? У тех, кто вынужден ухаживать за своими стариками

Но и роды не украсили Наташу. Она осталась прежней – с сальными волосами, которые были обесцвечены перед самой посадкой – это было видно по черным отросшим корням, нездоровым желтым цветом лица, прыщами. В маленьком городе нерях не любят. Не только те, кому неряшливость просто отвратительна, как факт. Не любят все, потому что спальня – одна на всех. Кровати стоят так близко друг к другу, что ты можешь почувствовать малейшую перемену в изменении запахов соседки. Именно поэтому здесь на вес золота дезодоранты и все косметические принадлежности, которые могут создать приятные обонятельные ощущения. Но откуда ей было их взять – эти достижения цивилизации, которые здесь можно только получить от родных, купить в лавке или обменять на что-то.

Наташа потом приспособилась – стирала белье, помогала мыть полы. Но до этого прошло столько мучительных для нее дней. Никто не хотел подходить к ней близко. Никто не хотел сидеть с ней за одним столом. Никто не хотел с ней даже говорить. От Наташи всегда шел какой-то запах. Сложно было понять, на что он похож – настолько он был неприятным, отвратительным. Каким-то жутким. Никто и не собирался диагностировать «что это», нет, желающих не было. Взять пахнущую женщину в товарки, помощницы – ну, знаете ли. Так, как орали на Наташу, как её гнали отовсюду – на моей памяти за все два года больше не было ни разу. Только разве что стукачка Оксана получала такую же долю пинков и остракизма.

И тут за дело взялась Стелла – завхоз на зависть всей зоне. Высокая, толстая, властная. Облагородить неопрятную девушку – да-да! – входит в обязанности завхоза. Наверное, другие завхозы применяли более простые методы, чем Стелла, не выискивая сложных путей, добиваясь чистоты нерадивых обитательниц воплями, тумаками, публичным позором и написанными докладными в особо сложных случаях. Но Стелла не была таковой. Ей не была чужда человечность. Она даже была человеколюбива – несмотря на откушенное ею на воле ухо гражданского мужа.

Стелла взяла шефство над Наташей. Завхоз была терпелива. Она проверяла, выстояла ли Наташа очередь в умывальню утром, почистила ли зубы, дождалась ли свободного места в туалете вечером, чтобы совершить хотя бы частичное мытье из майонезного ведерка.

Впервые попадая в маленький город, все мы испытывали одну и ту же проблему, которая мучает всех без исключения. Как сходить в туалет или помыться в помещении, где находится больше, чем пять человек. Отсутствие перегородок, три или четыре унитаза – все это всегда является причиной многодневного, а у некоторых – многомесячного запора. Это называется стрессом новичка. У Наташи был весь букет. Из-за врожденной стеснительности и приобретенной запуганности она не могла заставить себя раздеться в присутствии других людей. Стелла помогла ей. Сначала она орала, ругалась, «чморила» Наташу, использовала, не мудрствуя, все привычные методы воздействия в группе. Пока однажды Наташа не вскинулась и не закричала:

– Я не могу дождаться своего места. Я занимаю, занимаю, а меня все время выгоняют! А потом «отбой», и когда мне мыться?!

И Стелла, подняв от изумления бровь, взяла Наташу за рукав, протащила по коридору, и, влетев в туалет, заорала:

– А ну, быстро подняла руку та, кто сейчас её выгнал!

Желающих сознаться не нашлось, зато мгновенно освободилось место среди плотно стоящих друг к другу двенадцати человек.

Теперь Наташин день начинался и заканчивался, как у всех. И наверное даже лучше, чем у многих. Стелла взяла Наташу «помогалкой». И если судить по настроению и чувству удовлетворения, получаемым от выполняемой работы, у Наташи-помогалки завхоза статус был повыше, чем у секретаря начальника колонии. Наташа стирала белье – свое и Стеллы настоящим порошком «Тайд», с ароматом альпийских лугов и в спокойной уверенности – она знала, что под навесом во дворе всегда есть свободная веревка для сушки. Наташа сушила его, зная, что его никто не украдет, иначе Стелла найдет вора и превратит его жизнь в ад, который не приснится даже самой распоследней «крысе».

Теперь у Наташи была еда. Она ела то же, что и завхоз. Из чувств благодарности и пре-данности она ела после принятия кушаний самой Стеллой и помыв за ней посуду. Наташа четко блюла «субординацию» – никогда не садилась за стол вместе с ней.

Прошло два месяца после Наташиных родов. Жизнь налаживалась, и вместе с этим закономерно приходили другие радости – от встреч с маленькой прехорошенькой дочкой на лице Наташи разливалось умиление. Только вот молоко быстро пропало, у многих приходящих на кормление по часам оно пропадало быстро. Но Наташа продолжала яростно сцеживаться, хотя смысла в этом не видели даже врачи Дома ребенка.

Когда через неделю исчезла последняя надежда, Наташа стала выполнять оставшиеся материнские обязанности по правилам маленького города – два часа в день на прогулке – с такой же тщательностью и пунктуальностью, как и те несколько дней, когда у нее было молоко и она кормила свою маленькую дочку. Её сильно поношенный бушлат – из старых, дряхлых, Стелла все собиралась справить ей новый, да так и не успела – был виден во время каждой прогулки – все положенные два часа утром и вечером. Подруг у нее не было, да она и не стремилась.

Теперь совсем никто не обращал на нее внимания. Лишь старались обойти, потому что запах был неистребим. Никто не заметил, как её увели однажды ночью в медсанчасть. Наташа не вернулась.

Мы все узнали, что она была там, когда однажды утром Стелла сказала, что Наташа сегодня ночью умерла. Что она три дня была в коме. Что очень мучилась, а везти в город никто не хотел – то ли боялись, что не довезут, то ли было недосуг. И у Стеллы – такой могущественной среди обитательниц, такой властной, твердой и жестокой – подрагивало правое верхнее веко – она не в силах была вызвать скорую, отправить Наташу в реанимацию – то была не её епархия. Можно было не сомневаться – если бы Стелла знала, что Наташа вот прямо сейчас корчится от боли, из её рта и носа выходит желчь – гепатит не щадит перед смертью – Стелла подняла бы на ноги все имеющееся начальство, все управление, да что там – весь город Челябинск – и Наташу бы спасли. Но глаз Стеллы дрожал, предательски сухим, лающим, четко поставленным голосом она говорила, что Наташу не смогли спасти. Глядя на нее, очевидно справляющуюся с волнением, я заплакала. Билась мысль: «Она жила рядом с нами и умирала. Она уже пахла смертью, а мы не догадывались и сворачивали с её дороги. Нам бы только знать...». Эта безвозвратность, невозможность вернуть хотя бы один из дней, отмотать все назад – не было бы сейчас такого душащего стыда за малодушие.

На эту тему: Экскурсия в Новинки. За что пациенты ругают отечественную медицину

Стараясь не шуметь, я вышла из комнаты. Я шла и вспоминала, как справлялась с рвотными позывами, когда видела Наташину грязную форму – она только пришла в отряд, была с большим животом. Как ни разу не вызвалась помочь ей. Как молча слушала летевшие в её адрес насмешки и гневные слова, просто выходя в такие моменты в другое помещение. Я шла к дому ребенка, где осталась маленькая Наташина дочка, чтобы повидать её. Слезы текли и текли. Мне было невыносимо стыдно за все, чем я не помогла ей. Наверное, это был один из самых важных дней моей жизни в маленьком городе, потому что мне и сейчас за это стыдно.

В доме ребенка я уже много месяцев работала няней и вела «музыкальные» занятия, через КПП прошла беспрепятственно, нигде не задержавшись. «Вольная» няня первой группы вынесла Ксеню – двухмесячного человечка с самыми голубыми глазами, какие я только видела в жизни. Я спросила, могу ли я удочерить её? Няня грустно улыбаясь сказала, что я далеко не первая из жительниц, кто сегодня интересовался этим. И что, к сожалению, людям с судимостью детей удочерять или усыновлять нельзя. А так она бы отдала как минимум троим обратившимся сегодня. Няня унесла малышку, мы поплакали и разошлись. Вскоре пришло радостное известие. Наташину малышку приедет забирать бабушка – Наташина мама.

А Наташа лежала на периметре. На счастье администрации был крепчайший мороз. Морга в санчасти не было, и тела умерших клали в мешок и выносили на периметр – полосу под забором с колючей проволокой на границе маленького города и большой жизни. Там она и лежала – в мешке на скованной морозом земле – первые четыре дня после своей мучительной смерти, избавившей её от мучительной жизни.

Через четыре дня приехали долгожданные родственники малышки – мама и сестра Наташи. Глядя слезящимися глазами и убирая выскочившую прядку седых волос под черный платок очень сухой маленькой рукой, Наташина мама сказала руководителям:

– Я за внучкой приехала. Дочь забирать не буду. Вы уж похороните её сами. Мне не на что.

Наташа похоронена без креста и таблички. Фамилия не сохранилась, как и место её последнего упокоения. Эта новелла – вместо памятника.

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter