Отрывок из дневника девушки, которую немцы использовали как бесплатную рабочую силу.

Через несколько дней мы и забыть забыли о,маляве, и ее содержимом, понадеявшись, что нас минует чаша сия, забыли бы и совсем, но тут двери камеры со страшным скрипом открылись, пропуская плюгавенького мужичка в добротной импортной дубленке. Мужиченка с порога застыл на пороге с матрасом и так бы и стоял если бы кто-то не предложил ему пройти сесть на пустую нару. Чем-то он мне сразу не понравился, непреодолимым страхом, бегающими глазками…Какой-то он был совсем не такой как мои, тоже впервые переступившие порог тюрьмы, сокамерники.

Ну, ты чего перепугался?-постарался я успокоить мужика.-Не переживай, тут человечину не едят!

Но мужик, казалось не слышал меня. Я начал расспрашивать перепуганного кто он, за что сюда попал, откуда, как еще недавно меня самого спрашивали. Потихоньку человек начал приходить в себя, но на вопрос за что он сюда попал, отвечал как-то непонятно.После той,малявы, о педофиле, это был немаловажный вопрос и если бы в другое время можно было его обойти, захочет сам расскажет, то сейчас нам надо было знать.

Ох, если бы вы только знали, я не знаю как это рассказать…-мямлил мужик.

Возле него на наре лежали какие-то бумаги, по виду обвинительное заключение, какое дают на руки каждому узнику. Роман, лесоруб, забивший по пьяне своего собутыльника на праздновании Нового года, поднял бумаги и начал про себя читать. Через насколько секунд глаза его полезли на лоб, руки сжались в кулаки…

Да ты посмотри кто это такой! Ты только прочитай, что эта сука натворила!-все больше накаляясь, прорычал лесоруб. Я принялся читать обвинительное заключение. Читать спокойно подобное невозможно, учитывая, что человек, сотворивший все это, сидит сейчас перед тобой. Даже сухие слова протокола вызывали жгучую ненависть к этому существу. На трассе Ухта-Сыктывкар они с другом увидели двух голосующих девочек. В тех местах это обычное дело, так как автобусы ходили редко, все больше машины, лесовозы…

Люди там жили какие-то другие, там каждый шофер считал своим долгом подвести человека на дороге, особенно ребенка. Они тоже остановились, а когда рассмотрели, что девченки симпатичные, в школьной форме.., свернули в тайгу. Там девочек долго били, наконец так и не дождавшись взаимности, раздели и изнасиловали. Насиловали долго и в очень жесткой форме, позабыв, что перед ними не взрослые, умудренные сексуальным опытом, женщины, а дети. После этого выбросили голых в тайге. Девочки в кромешной тишине, с горем пополам нашли свою одежду и нашли дорогу к трассе, а там им повезло, что попалась какая-то машина. Шофер не растерялся и завез обмороженных девченок прямо в больницу. О деяниях этого чудовища я читал в голос, чтоб у народа не оставалось сомнений, кто перед ними. У каждого из этих мужиков дома оставались дети, сестры, дочери, невесты, жены и все они представили себе их на месте тех девушек.

Я и сам не заметил как вокруг нас образовалось плотное кольцо. Ромчик-лесоруб первый очнулся от ужаса, в котором пребывал после прочитанного.

Ах ты ж гадюка!-закричал он и что было силы впечатал свой огромный кулак в лицо педофила. -Та я тебя суку сам, без всякого суда тут прямо забью! У меня дочке 11 лет и она тоже могла быть на этой остановке, к бабушке в деревню частенько так добиралась!
Как его били! Сперва с ненавистью, громко, с криком, потом уже били молча, уставшие, но все равно били…Лица там просто не было, сплошное месиво, даже нос куда-то пропал. Взяточник, от которого я не ожидал такой ненависти, устав бить, принялся душить мерзавца и мы еле его оттянули. Что меня потом поразило, к камере никто не подходил, никто даже глазок не открыл, хоть крик стоял просто ужасный. Охранники тупо делали вид, что не слышат. Когда эта мразь захрипела, мы с лесорубом просто запинали его под нару, тем самым спасая его поганую жизнь, по другому мужиков было не остановить! Так он у нас и жил под нарой.

Педофил: Исповедь чудовища

Педофил: Исповедь чудовища.

Надеюсь, дети меня когда-нибудь простят...

Солнечные лучи не спеша скользили по лежавшему на полу выгоревшему узорчатому ковру. Регулярно наблюдая за пятном света, Джейсон мог определить, какое сейчас точное время, и обычно его догадки ненамного отличались от тикающих стрелок будильника. Разница всегда составляла плюс-минус десять минут. Так начиналось каждое его утро - с одной и той же картинки, не меняющейся из года в год. После крепкого сна он открывал глаза, поворачивался на бок и смотрел на ковер, вычерчивая взглядом каждую линию, погружаясь в загадочный и бессмысленный мир несложного рисунка. Будильник всегда выключался еще до того, как начинал звонить. Джейсона раздражал громкий пронзительный звук, столь сильный, что его было слышно во всех уголках далеко не маленького дома. Однако еще больше по утру его раздражало то, что, несмотря на девятичасовой беспробудный сон, он никогда не просыпался отдохнувшим. А еще ему не снились сны. Джейсону казалось, что здоровому человеку должно хоть что-то сниться, пускай даже кошмары - в его случае должно было быть очень много кошмаров. Но ничего не снилось, лишь пустота, сплошная бессодержательная темнота. Наверняка именно поэтому он не был отдохнувшим поутру.

В течение дня приходилось находить иной способ снять накопившееся напряжение… И у Джейсона их имелось немало, разнообразных и таких ценных.

Выключив будильник и скинув с себя одеяло, Джейсон встал. Распахнув пыльные шторы, впустив теплое солнце внутрь, он расположился в центре спальни и стал принимать меры по избавлению от усталости и следующей за ней раздражительности.

Аккуратно, размеренно, очень четко, будто по учебнику, делая асаны, молодой тридцатидвухлетний мужчина расплы­вал­ся в легкой улыбке, в которой читалось наслаждение. Наслаждение невероятной красотой, которую он созерцал. Таким было его отношение к самому себе, лицу, телу, взгляду. Лучи солнца нежно и трепетно огибали идеальные формы, линии и изгибы. У Джейсона был Бог, в которого он верил с невероятной силой, которым восхищался, совершенный Абсолют, монолит без единого изъяна. И этого Бога он видел каждое утро, смотря на себя в зеркало. Спортивное выточенное тело, отличавшееся правильными пропорциями и изящностью, идеальная гладкая кожа, моложавое лицо и бесконечная любовь к себе придавали столь заносчивому Богу невероятную уверенность и убежденность в правильности всех без исключения мыслей, приходящих ему в голову на протяжении жизни. В тонких чертах лица читался холод и безразличие - добродетели, так сильно манящие женщин и всегда в итоге причиняющие им боль. Боль - один из спутников, постоянно следующих за Джейсоном. На этом спутнике жило огромное количество разновидностей боли, каждая со своей невероятной историей, глубокой философией и неприглядными, порой мерзкими выводами. Венчали Бога темно-карие, почти черные глаза, меняющие свой оттенок то ли в зависимости от настроения, то ли в зависимости от света, попадающего в них. В лице Джейсона было что-то от хищного животного, и, как и каждое из них, он пугал и вместе с тем манил за собой невероятно сильной энергетикой и опасной красотой.

Джейсон выпрямился и улыбнулся. После занятий йогой его тело лишалось какой-либо усталости, а голову покидали лишние тревожные мысли, жизнь наполнялась красками и желаниями, которые во что бы то ни стало следовало реализовать, тем более в такой прекрасный солнечный день, как этот. Накинув на себя потертый темно-серый махровый халат, Джейсон покинул свою спальню и направился вниз, на кухню, откуда уже доносился, несмотря на раннее время, звук работающего телевизора и запах крепкого ароматного кофе.

Доброе утро, - улыбнувшись, произнес Говард.

Он снял последний блин со сковородки и, положив его на тарелку, поставил их вместе с кофе на стол.

Привет, - безразлично ответил Джейсон.

Сев за стол, он взял чашку горячего кофе и, ожидая, пока тот остынет, уставился в телевизор.

Беспорядочно мелькающие новостные картинки ненамного отличались от вчерашних или тех, что были неделю назад. Бесконечные однообразные автопогони, какая-то непонятная война в Восточной Европе, вечный конфликт на Ближнем Востоке, потопы, землетрясения и прочая чепуха, никак не трогающая сердце Джейсона.

Можно сесть? - аккуратно спросил Говард.

Не отвлекаясь от телевизора, Джейсон кивнул головой. Он, не торопясь, пил горячий кофе и переключал каналы, уделяя каждому из них не больше пяти секунд.

Какой ужас, на что люди тратят время! Неужели они смотрят всю эту чушь?!

Его партнер по завтраку отвлекся от поедания теплых блинов с кленовым сиропом и, ехидно улыбнувшись, тоже взглянул на экран.

Прыганье с канала на канал вдруг оборвалось на выпуске новостей, где в бегущей строке постоянно мелькала одна и та же надпись: «Чрезвычайные новости».

От осознания того, о чем идет речь, с лица Говарда тут же исчезла улыбка. Джейсон поставил недопитую чашку кофе на стол и сделал звук телевизора немного громче.

Симпатичная ведущая параллельно видеоряду рассказывала зрителям о невероятно дерзком и страшном преступлении, совершенном в предместье Индианаполиса. Какой-то психопат, личность которого пока не установлена, похитил пятерых детей, которые направлялись ранним утром в школу. Похищение было осуществлено крайне вызывающим способом. Неизвестный жестоко убил водителя школьного автобуса. Угнав его транспортное средство, хладнокровно, не проявив никакой паники, не совершив ни единой ошибки, проехав по запланированному маршруту, он словно урожай собрал ничего не подозревающих детей, после чего увез в неизвестном направлении.

Говард, слушая новости, заволновался.

Мне кажется…

Закрой рот! - внезапно взорвался Джейсон.

Сжав зубы, унимая свой гнев, он сделал звук максимально громко.

Молодой мужчина внимал каждому слову, произнесенному ведущей новостей. Та продолжала свой рассказ, перейдя к общению с корреспондентом, находящимся недалеко от места событий, связанных с похищением. В метрах тридцати за спиной журналиста виднелся желтый школьный автобус, одиноко стоящий на обочине дороги. Было заметно, как криминалисты и полицейские, оградив похищенный автобус, не допуская близко многочисленных работников СМИ, осматривают его, пытаясь отыскать улики.

Джейсон расстроено покачал головой и выключил телевизор.

Какой кошмар. Средь бела дня, такое количество детей… Не повезло маленьким беднягам.

Не до конца отошедший от крика Говард послушно кивал головой, не смея посмотреть на соседа. Тот, допив свой кофе, приступил к завтраку, поедая ароматные теплые блины, приготовленные любящими руками.

Проверь скот, - жуя, сказал Джейсон. - Я пока приму душ и переоденусь. Потом доешь.

Говард встал и пошел в сторону коридора. Прежде чем выйти, он обернулся.

Вы сегодня в город поедете?

Да, надо купить корма, удобрения, много всего. Тебе что-то нужно?

Нет… Вы просто вчера просили напомнить о том, что все это необходимо. Но вы и сами не забыли.

Несмотря на то что вопрос был исчерпан, Говард продолжал стоять в дверном проеме и поедать глазами кушающего Джейсона.

Что? - не понимая, снова отвлекся тот.

Вам понравилось? - переминаясь с ноги на ногу, тихо спросил Говард.

В ответ его вначале смерили с ног до головы взглядом, наполненным не то снисхождением, не то презрением. Далее он увидел покоряющую красивую улыбку, после которой в его душу пришли умиротворение и покой.

Конечно. Все невероятно вкусно, мой друг. Как всегда, - продолжал улыбаться Джейсон. - Ступай, у нас сегодня много дел.

Наполненный светом и бесконечным удовлетворением, легкий, будто белоснежное перо птицы, Говард продолжил свой полет далее по коридору. У него, так же, как и у соседа по дому, был Бог, которого он любил и кому был бесконечно верен… И самое важное, что у обоих этот Бог был один и тот же.

Говард Фостер, невысокого роста, коренастый крепкий мужчина с небольшим животом, с почти что шестидесятилетним опытом за плечами, всю свою жизнь мечтал быть похожим на молодого человека, который выглядит так, как выглядел Джейсон. Он мечтал об этом все то время, пока работал уборщиком в одной из школ Чикаго, а это не один десяток лет. Взрослея, старея, смотря на себя в зеркало, закалывая в хвост побитые сединой засаленные каштановые волосы, он не переставал хотеть выглядеть не так, как он выглядел, постепенно начиная ненавидеть отражение в зеркале с каждым разом все сильнее.

Говарда Фостера любили в старшей школе имени Линкольна и ученики, и руководство. Он был там чем-то наподобие местного талисмана или достопримечательности. За такое отношение к себе он платил всегда чистыми классами и коридорами, иногда помогая по хозяйству, когда это было необходимо. Его зоркий глаз всегда следил за всеми учениками школы, поэтому ничего плохого произойти не могло, и слава Богу, что родители учащихся не могли заглянуть в голову всеми уважаемого уборщика. Там долгие годы цвели и разрастались сады, состоящие из обожания, зависти, ненависти и преклонения, но не перед всеми, а только перед теми, на кого он так сильно хотел быть похожим, чьей жизнью мечтал жить. И раз он не мог хотя бы прожить чью-то жизнь, он всегда мог ее отобрать вместе с красотой и легкостью, подаренной юностью. Как прекрасно, что в его серых буднях неожиданно появился высокий красивый брюнет Джейсон. Он вместе с судьбой преподнес ему возможность быть тем, кем тот всегда мечтал быть, работая в школе.

Становясь старше, не обретая черты и желаемый облик, смотря однообразными вечерами по телевизору истории о чьей-то красивой жизни, полной молодости, радости и удовольствия, Говард стал смотреть на учеников его любимой школы другим взглядом, пустым и изнеможенным, будто у голодной собаки. Уже несколько счастливых лет уволившийся три года назад некогда обозленный на всех мистер Фостер работает на ферме Джейсона среди бесконечных горизонтов Айовы по восемнадцать часов в сутки, ухаживая за скотом и следя за бескрайним кукурузным полем. Ему совершенно не удается отдохнуть, порой, в особенно загруженные дни, ему кажется, что вот-вот и он рухнет, сердце его остановится, как у загнанной лошади. Однако, несмотря на все трудности, ферма и бесконечные хлопоты о ней делают Говарда счастливым, и его взгляд теперь не бывает таким, как прежде, - как у голодной собаки. Теперь он совершенно иной, будто у насытившегося, с окровавленной пастью пса, который бесконечно рвет сырое мясо.

Виной тому постоянная работа со скотом, она просто не могла не осчастливливать трудящихся, словно пчелы, мужчин. И неважно, что ни амбара, ни хлева на ферме у Джейсона не было. Самое главное, что был скот…

Маленькая Эмми сидела в солнечной спальне на мягкой кровати. Несмотря на то что она там находилась совершенно одна, она не смела разглядывать комнату и боялась пошевелиться, делая все так, как ей сказали. Проведя несколько минут в одиночестве, светловолосая девочка оторвала свой взгляд от узорчатого ковра, лежавшего на полу, и немного осмотрелась. Прежде всего ее привлекло находящееся справа окно, на нем висела крепкая металлическая решетка, далее она обратила свой взор на находящуюся слева дверь, которая, будучи металлической, сильно контрастировала и с деревянным потолком, и с полом. Эмми никак не могла понять, что она делает в этом не знакомом ей недружелюбном месте. Почему перед ней на штативе стоит видеокамера? Зачем справа и слева от кровати стоят еще две? Для чего так ­много в комнате пронумерованных коробок с DVD-дисками и столько же непронумерованных? Почему у стоящего на столе компьютера не один монитор, а целых три, и кто этот незнакомый дядя, чья огромная черно-белая фотография в металлической сверкающей оправе висит на стене? Но больше всего маленькую Эмми интересовало, когда она, наконец, увидит родителей и сможет поесть. Ответы на мучающие ее вопросы находились совсем рядом с ней, буквально в нескольких шагах. С каждым мгновением они приближались все ближе.

Звук открывающегося ключом замка напугал Эмми. Застыв, она снова уставилась в лежащий на полу ковер.

Джейсон зашел в спальню и закрыл за собой дверь. Он посмотрел на девочку, сидящую на кровати, и широко улыбнулся. Присмотревшись, можно было заметить, что ребенок настолько напуган, что, сжавшись, ему не удается скрывать свою дрожь. Повисшую тишину в комнате постоянно сотрясал звук прерывистого пропитанного страхом детского дыхания.

Эй… Ты чего не обращаешь на меня внимания? - улыбаясь, обратился к девочке хозяин дома.

Та никак не реагировала, пронизывая своими невероятно красивыми голубыми глазами пол. Казалось, она лишь еще сильнее стала дрожать.

Джейсон поочередно включил три камеры стоящие в его спальне, и каждая из них начала записывать все происходящее в заполненной светом уютной комнате.

Поправив на голове влажные после душа волосы, новый и очень странный водитель школьного автобуса сел около Эмми.

Никак не привыкну, - тихо произнес он. - На записях моего лица не видно, но я все равно готовлюсь так, будто в кино снимаюсь.

Джейсон осматривал Эмми, как товар в магазине, холодно присматриваясь к деталям.

Мне очень нравится твое платье. Такое красивое.

Я хочу есть, - содрогаясь, прошептала девочка.

Ну вот, наконец-то мы разговариваем, - улыбнулся Джейсон. - После того, как ты будешь послушной и мы все сделаем, тебя сразу покормит противный дядька с колючей бородой, притащивший тебя сюда. Хорошо?

Эмми, не отрывая свой оцепеневший взгляд от пола, кивнула головой.

Напуганная, такая зажатая. Перестань! Я друг, никто тебя не обидит. Напротив, тебе будет хорошо. Вот увидишь.

Мужская рука прикоснулась к светлым нежным волосам и бережно по-отечески стала их гладить.

В подобные моменты ребенок никогда не знает, что с ним происходит, однако предчувствует нечто чудовищное. Как только рука взрослого незнакомого мужчины коснулась головы девочки, она сразу же обняла себя руками, сжимая плечи изо всех сил.

Я хочу к маме и папе. Отпустите меня, пожалуйста.

Странно, но плачущая Эмми не хныкала. Если бы не дрожь, могло почудиться, что она чувствует себя совершенно нормально. По ее щекам иногда катились кристально чистые слезинки, но она держалась почти как взрослый.

Тебе уже восемь лет… Зачем тебе родители, - продолжал успокаивать ребенка Джейсон. - Будешь послушная, и скоро они за тобой приедут.

Хорошо, я все сделаю, - посмотрев покрасневшими глазами, прощебетала Эмми.

В подобные моменты в ушах Джейсона начинался еле слышный писк, вслед за который наступает всеобъемлющая тишина. Его эмоции и чувства перестают существовать, и остается лишь желание, тупое пожирающее душу желание. Нет ни завтра, ни вчера, ни мира вокруг, лишь место, в котором они с Эмми находятся, и то, что они сейчас сделают.

Холодная, не согревающая рука спустилась по шелковым волосам вниз и медленно сняла красную с белыми цветами бретельку с меленького детского белого плечика.

Сердце Эмми замерло, практически перестав дышать, она сквозь сжатое горло прохрипела:

Не надо, пожалуйста.

Но Джейсон не останавливался, и его рука направилась ко второй бретельке.

Перестань, тебе ведь нравится то, что происходит. Получай удовольствие, - говорил он, будто со взрослой девушкой.

Его глаза стали маслеными и приобрели ненормальный больной вид.

Детские белоснежные зубы, напоминающие жемчужинки, сжались что есть силы, легкие пронзил ворвавшийся воздух, и находящаяся на грани рассудка маленькая беззащитная Эмми стала вопить.

Мама! Мама! Мама! - Вскочив с кровати, скребя сандаликами по полу, Эмми забилась в угол. - Мама! Мамочка! Мама! - продолжала кричать она.

Девочка не плакала, она не пыталась вырваться из лап монстра, она просто, как робот, раз за разом орала, зовя на помощь мать, которая ее не слышит. Глаза девочки были бе­зумны, туманная пелена скрыла трепещущую душу. Эмми там не было, лишь ее тело боролось за спасение, а сама она находилась в крепких объятьях собственного отца или, быть может, обвилась вокруг шеи матери, но в той жуткой комнате ее точно не было.

Прекрати! - разразился криком Джейсон, вставая с кровати.

Подойдя ближе к забившейся в углу беспрерывно кричащей девочке, мужчина стал расстегивать свой ремень. Сняв его и намотав на руку, он превратился в безжалостное холодное чудовище и, улыбаясь, произнес:

Знаешь, кто это? - показывал он пальцем на черно-белую фотографию, висящую на стене. - Друг всех людей земли, особенно детей. Его зовут Альфред… Альфред Чарльз Кинси. Так вот, этот великий человек, великий ученый, сказал, что все дети сексуальны.

Эмми, слушая больную непонятную речь извращенца, продолжала звать маму, находясь своими детскими мечтами и надеждами в мире, где ее никто не обидит.

Аллилуйя! - орал в ответ монстр. - Поблагодарим же его за это чудесное открытие, - сжимая кулак, опустившись на одно колено, он тихо продолжил: - Надеюсь, ему понравится то, что он сейчас увидит.

Джейсон ударил Эмми кулаком, на котором был натянут трещащий кожаный ремень. Сам того не ожидая, он разбил ей до крови губу и выбил зуб. Она замолчала на мгновенье и рухнула на пол.

«Обморок», - испуганно подумал Джейсон.

Но девочка встала и снова уперлась спиной в стену. Увидев кровь на своем платье и выбитый зуб, она закрыла руками лицо и принялась вновь кричать - в этот раз значительно сильнее. В детском невинном уме, не способном совладать с такой чудовищностью, не было сил формировать правильно эмоции и кричать слова «мама» или «помогите». Это был просто бесконечный вопль, который, казалось, голосовые связки ребенка не способны выдержать.

Ах ты сука паршивая! Живучая! - бесновался Джейсон. - Заткнись… Не все зрители любят плачущих детей.

Сняв с руки ремень, он наотмашь стал хлыстать им ребенка, только усиливая его крик.

В находящемся рядом с домом гараже Говард возился с пикапом, меняя старые покрышки, которые срочно надлежит сжечь, на новые. Прикручивая колесо к автомобилю, он вдруг услышал пронзительный детский крик. Выпрямившись и выронив из рук колесо, он стал прислушиваться. Через несколько секунд на его лице появилась злая улыбка.

Джейсон, - сладко прошептал он.

Вдруг сорвавшись с места, он побежал в дом, ведь хозяин опять забыл закрыть окно в спальне! И пускай они с Говардом жили посреди рощи, примыкающей к огромному полю, и в радиусе нескольких миль в округе никто не жил, все равно, когда детский крик доносится из дома, для столь опасного дела, которым они занимались, это было не только вредно, но и, прежде всего, опасно.

Откинув двери, Говард ворвался в дом и устремился на второй этаж. Не успев добежать до конца коридора, к спальне Джейсона, он остановился. Буквально перед его носом внезапно возник сам хозяин. Выскочив из комнаты, тот, не находя себе места, с осатанелым видом переминался с ноги на ногу, то и дело что-то шепча сквозь зубы, хватаясь от волнения руками за голову.

Из приоткрытых дверей доносился горький детский плач.

Что случилось?

Джейсон подошел к Говарду ближе.

Я сорвался.

Не то чтобы сильно. Но подождать, пока раны заживут, придется… Она вся в синяках и ссадинах.

Не переживайте, - успокаивал добряк Говард. - Это ведь не первый раз.

Деньги переведены, у нас по Эмми всего несколько дней, - злился Джейсон. - Мы несколько лет создавали себе репутацию. Если хоть раз нарушим обещания… Какой-нибудь урод из Украины или России заберет всю клиентуру. Дети у них там красивые.

Что же делать?

Ты резину поменял?

Опасаясь гнева хозяина, Говард забегал глазами.

Нет. Не всю.

Глаза Джейсона отображали весь тот гнев, который он испытывал, становясь с каждой секундой все краснее, все меньше походившими на человеческие и все сильнее на звериные.

Баран, - сквозь зубы сказал он. - Черт с ним, потом сожжешь. Я поеду в город, куплю что-нибудь заживляющее. Ты пока отведи ее к остальным. - Джейсон обошел Говарда, неуважительно толкнув его плечом, да так, что тому пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.

Не трогай никого, - кинул, уходя тот. - В этот раз они все идут на продажу, целые или по частям.

Хорошо, - мямлил вслед Говард. - Не беспокойтесь.

Он посмотрел на приоткрытые двери спальни, из которой все еще слышалось детское хныканье, и его сердце стало биться чаще.

Снаружи двухэтажный дом Джейсона, то ли из-за своей серости, то ли из-за простого провинциального дизайна, казался не очень большим. Понять, насколько это впечатление обманчиво, можно было, лишь попадая внутрь неприметного серого строения.

Два длинных коридора на первом и втором этажах, пронизывающие весь дом, небольшая летняя веранда, где вместо окон была лишь натянута противомоскитная сетка, никогда не чистящаяся, изрядно забившаяся пылью. Просторная кухня, соединяющаяся с гостиной, неухоженный чердак с парой забитых хламом чуланов, несколько комнат, которые либо простаивали совершенно пустые, либо использовались не по назначению. Ну и конечно, восторг хозяев - подвал.

У Джейсона редко бывали гости, но те, кто бывал, быть может, из-за невинного возраста, быть может, из-за сковывающего страха или кровавых ран, с легкостью терялись меж бледных стен, пытаясь выкарабкаться наружу. Тем бедолагам, которым удавалось выбраться из западни, дом доброго дяди с холодными глазами казался чудовищным запутанным лабиринтом, где стены пропитаны паникой и болью. И отчасти они были правы. Меж стен скрывались пустоты, огибающие дом, о которых знали лишь Джейсон и Говард. Ребенок, мечущийся, бегающий с этажа на этаж, уверенный, что ему вот-вот удастся спастись, пытающийся найти хоть одну отпирающуюся дверь, не знает, что за ним наблюдают, наслаждаясь игрой, получая удовольствие.

Тонкая белая шея, красный кровавый след от ошейника, из которого удалось выбраться, аккуратные, будто леденцы, окровавленные пальцы, поломанные ногти. Но главное - надежда, бесконечная и такая чистая, струящаяся из глаз, будто радуга. Каждый раз ребенок смотрит на дверь или в окно, словно там кто-то стоит. Тот, кто поможет, кто спасет. Еще совсем немного, он протянет руку - и теплое облако, окутывающее дрожащее тело, унесет его туда, где пускай и бывает иногда страшно, но не бывает больно.

Впервые мы с ним встретились, когда мне было лет восемь. Я шел из школы, и был уже под самым домом, когда меня окликнул незнакомый дядька и завел речь о том, какой я замечательный мальчик, и что мне обязательно надо сниматься в кино, в Ералаше, например, сулил какие-то угощения и подарки. Угощения и подарки – это, конечно, замечательно, согласился я. Тут дядька заявил, что с меня нужно обязательно снять мерку для одежды. Сейчас, говорил он, мы пойдем к нему, и он все сделает в лучшем виде и обязательно меня угостит. Подъезд мой уже виден, под подъездом бабки соседские сидят, здесь мне бояться нечего. А вот идти к нему – увольте! Да и незачем. Как всегда в августе мы с мамой обошли рейдом все городские магазины и школьные базары на предмет покупки новой формы. И рост, и полнота, и размер обуви по пятьдесят раз повторялись и перепроверялись на каждой тряпке, а потому все свои размеры я знал на зубок. Так я ему и заявил. Но досужий доброхот настаивал, что он сам должен все проверить. Я, мол, маленький, ничего в специфике такого ответственного дела не понимаю. А, кроме того, нужно сделать актерские пробы, заснять, что я умею, на пленку. Тут мои подозрения совсем окрепли, да и неприятно было, что он все ухватить да потрогать меня норовит. Поэтому я развернулся и ходу – к бабкам на лавочке. Дома я сбивчиво поведал про инцидент маме. Она, помню, решила, будто мужик промышляет квартирными кражами, и прицепился ко мне в надежде, что я пущу его в квартиру. На том все бы и забылось, только не в моем случае. Про таких как я говорят: «Он не злопамятный, просто злой. И память у него хорошая». А помнить обиды я научился с раннего детства.
Часто бывает, что плохой старт дает в конечном итоге большие преимущества. Мало кто сейчас скажет, что я родился дистрофиком. Рос рыхлым, болезненным. Чего и было в избытке, так это гордости и надменного упрямства. Такой коктейль друзей не прибавляет, да и домашних раздражает. Так что, сколько помню, был вроде как один против всех. Пинки и зуботычины во дворе сыпались градом, но со временем стало очевидно, что загнавшему меня в угол может не поздоровиться. Когда боль и обида зашкаливали за какой-то неведомый мне самому предел, я переставал видеть, слышать и чувствовать что-либо, кроме слепящей ярости. Бесчувственный к ударам, глухой к крикам и слезам, я становился по-настоящему опасен: одному сломал ногу, повалив на камень бедром и прыгнув сверху, другому ткнул циркулем в лицо, а однажды переломал кости только что избившей меня компании старшеклассников припрятанным заранее обрезком железной трубы. Много позже я узнал про берсеркеров, а пока был просто мальчиком для битья с репутацией психа. Дома такой, как я, тоже не подарок. Что с ним ни делай, все равно повернет по-своему. Не помогали ни кнут, ни пряник. С целью укрепления физической формы отец надумал приобщить меня к спорту. Отдал на легкую атлетику. Месяца два я честно ходил и бегал. Бегал и потом - в кино. Когда родитель надумал узнать, как у меня дела, ему сообщили, что уже полгода как меня на занятиях никто не видел. Та же история повторилась и с тяжелой атлетикой, и с боксом… Отец плюнул и отступился. Но в спорт я все-таки попал. Мне тогда было уже лет четырнадцать. Один знакомый из соседнего двора показал пару приемов, и я ходил отрабатывать их в парк неподалеку. И раз за разом замечал там мужичка, который делал вроде то же самое, но как-то совсем не так. Подошел, познакомился. Оказалось – профи. Попросился в учебу. Мужик не возражал, но сказал, что для регистрации секции нужно набрать группу, а возиться со мной одним в частном порядке он не станет – дорожит репутацией. Постановки вопроса я не понял, но цель себе поставил. Через две недели открылась секция восточных единоборств, и в группе оказалась половина моего класса и весь соседский двор. От первоначального состава быстро осталось пять-шесть человек, но к тому времени подтянулись друзья друзей, те в свою очередь сагитировали еще кого-то, и дело пошло. Четырнадцать лет – возраст деликатный, открывается масса новых подробностей о знакомых вещах. Так что я довольно быстро узнал причину щепетильности своего тренера. Вот тогда-то и вспомнилась мне давняя история с приставучим дядей, и открылся ее подлинный смысл. Память, привыкшая не спускать обидчикам, услужливо прокрутила кадры до мельчайших подробностей: каждое слово, каждый жест, добавив, где надо, замедленный режим. И когда я убедился, что не ошибся в худших предположениях, то понял, что это была наша не последняя встреча. Словно он мне задолжал, или я ему...
К окончанию школы я был уже высоким парнем с крепкими кулаками и неукротимым гонором. И когда поступил в институт, быстро нашел компанию таких же: сильных, хищных, самостоятельных. Надо ли говорить, что все мы вместе учились, занимались у одного тренера, подрабатывали, где могли, от грузчика на вокзале до охранника на фирме, вместе пили и стояли, когда нужно, в одной стенке против любых врагов. Помню, как-то в кабаке один вусмерть упившийся филолог доказывал мне, что слова, означающие средневековое понятие «рыцарь», во всех европейских языках произошли от слова, означающего «волк». Только в славянских языках слово-прародитель происходило из греческого языка, пришедшего вместе с византийским христианством. А в культурах, принявших римскую версию, в основу легла латынь.
- Смотри, русское «рыцарь» в древней форме, которая сохранилась у поляков и украинцев, звучало как «лыцар». Это греческий корень «лик» – волк. Для примера: Аполлон и Артемида имели эпитет Ликании – Волчьи, и даже «ликей» или «лицей» назывался так потому, что был создан в священной «Волчьей роще» при храме Аполлона Ликания!
Дальше он что-то бормотал про романские языки и метаморфозы латинского «люпус», но мы были уже оба хороши, и я мало запомнил даже из того, что понял. Правду говорил укушаный знаток словесности, или напутал, но с тех пор в моем мозгу мы сами намертво ассоциировались с волчьей стаей или вольницей закованных в латы аристократов, хозяев жизни, для которых существует лишь своя честь и свой закон. Молодые Гамлеты, предающиеся всем мыслимым и немыслимым приключениям, на которые подвигает молодость, избранность и дружба.
Вот тогда-то я и встретился с давним своим должником. Помню, был славный выходной в конце весны, и я шел домой через скверик за кукольным театром. Он сидел на лавочке рядом с мальчишкой лет восьми-десяти. Мой знакомец уже немного привял с годами, обзавелся благородной, располагающей к доверию сединой. Но я уже сказал: ЭТА память у меня хорошая. Здоровый, сильный, привыкший ощущать за спиной стаю, я чувствовал себя не то что уверенно – почти безнаказанно. Поэтому, не раздумывая, повернул к лавочке и завис над сидящими грозной тенью. Они встрепенулись и посмотрели вопросительно. А я обратился к ребенку:
- Мальчик, это твой дядя?
- Нет.
- Дедушка?
- Нет.
- Другой родственник?
- Нет.
- Тогда иди домой. Нам с дядей надо поговорить.
Мальчишка спрыгнул со скамейки и исчез без дальнейших разговоров, а я повернулся к опешившему дядьке.
- Ну, здравствуй. Теперь поговорим.
- Кто Вы такой? Что Вам нужно?
- Не узнал? Понимаю… Трудно узнать в таком здоровом лбе с косой саженью в плечах маленького мальчика с ранцем за спиной. Ну, ничего, сейчас мы пройдемся и освежим память. Пошли.
- Да что Вы… Да как Вы… Я никуда не пойду! – засуетился он и забегал глазами по моему лицу, отчаянно напрягая память.
- Пойдешь, - сказал я. – Жить захочешь – пойдешь.
И мы пошли. Я чуть впереди, он следом, боясь идти и боясь отстать. Всю дорогу он что-то говорил о недоразумении, о своих проблемах, о том, что это больше не повторится. Потом предложил деньги, и немалые. Тут я, признаться, призадумался. Деньги мне были всегда нужны. Стая потому и рыщет, что голодная. Мы, студенты, где только не подрабатывали. Брать у родителей что-либо, кроме домашней жратвы, считалось зазорным. Даже одеваться норовили сами. А иным приходилось содержать одиноких родственников, младших братьев и сестер или инвалидов. А на пьянки и баб и вовсе Бог велел зарабатывать самим. Взвесил так и эдак. Он тоже слабину почувствовал, воспрял духом, пустился в уговоры. Но тут меня вдруг переклинило: не будет от таких денег ничего хорошего. Довел я его до окраины цыганской слободки, куда и в ясный день одному соваться чревато, завел в тупичок. И тут возникла проблема: а что, собственно, мне с ним делать. Встретил я его случайно, никакой продвинутой идеи у меня на этот случай заготовлено не было. С миром такую гниду отпускать нельзя, проучить надо. А как? Бить тоже нельзя: найдет на меня бешенство, не рассчитаю удара - убью. Но начинать с чего-то надо.
- Пришли, - говорю. – А теперь снимай штаны. Будешь за дела отвечать.
И спортивную сумку, которая у меня через плечо висела, ставлю на землю. Видно, он уж совсем на грани был, потому что вдруг завизжал резаным поросенком, и бросился прямо на меня. Моя реакция в уличных боях тренирована. Он и подойти не успел, как я его ногой с одного удара вырубил. Не хватало еще, чтобы эта мразь ко мне прикоснулась! Но вот он лежит, вот я стою, дальше-то что? Огляделся по сторонам, и битое стекло под ногами навело на мысль. Я быстро снял со своего приятеля все до последней нитки, свернул манатки в узел и осколком стекла нацарапал на груди: «Я – педофил». Подобрал свои и его вещи и ушел. Где-то по дороге швырнул его тряпки в мусорный контейнер и с чистой совестью выбросил эту историю из головы.
Все хорошее, как и все плохое, имеет свойство заканчиваться. Нас, как и беззаботного Гамлета, ждали свои Призраки, свои Клавдии и свои Офелии. Стая распалась, и каждый из нас оказался перед лицом мира с тем, что успел найти и понять среди быстротекущих дней бурной юности. Все подверглось испытанию: мужество, честь, совесть и дружба. И некому было доверить спину. Мне повезло найти то, что заменило мне стаю – женщину, иным не равную. У нас обоих оказалось умение видеть скрытое. За репутацией пофигиста, наглеца и бабника она разглядела отчаяние одиночки. В ее смехе, артистичных жестах, вечных анекдотах и готовности сорваться на любое приключение для меня отчетливо проступала зловещая маска того, что называют «весельем висельника». Мы стоили друг друга и без сожаления разорвали все иные связи. Мы лечили друг друга собой, тем, что еще осталось в нас от юношеской отваги и чести. Семья есть семья. Здесь все как у людей: и недоразумения, и громкие скандалы, и многодневные обиды с игрой в молчанку в попытке перетянуть одеяло привилегий на свою сторону. Но мы давали друг другу то, что другие не могли или не хотели дать: тыл, на который всегда можно рассчитывать, доверие, которое ничто не смогло поколебать. За годы, прожитые вместе, мы узнали друг о друге, может быть, куда больше, чем хотели. Но однажды я с удивлением заметил, что, подобно средневековым аристократам, мы с женой уже давно обращаемся друг к другу на «Вы» - дань уважения и признание исключительности того, к кому обратились. Я стал старше, заново научился отвечать за себя и за тех, кто рядом. Жизнь устаканилась настолько, насколько это вообще возможно для такой жестокой, ненадежной и переменчивой штуки. Я снова научился наслаждаться ею, как тогда, в юности, когда она казалась веселой и простой, а за спиной была стая. И вот недавно опять столкнулся с знакомым ценителем чувственных изысков. Дело было на рынке. Жена уехала навестить тещу, старшие дети разбежались, кто в парк гонять на роликах, кто на танцы. Я, прихватив младшего, отправился пополнить запасы в холодильнике. Мы уже обошли все, что собирались, и напоследок я остановился у машин, торгующих яйцами. Пока продавец упаковывала деликатный продукт в лоток, а я отсчитывал мелочь, малыш вертелся вокруг, проявляя особый интерес к прилавку со сладостями. Я, собственно, и не заподозрил подвоха, когда услышал за спиной: «А чей это такой хорошенький мальчик?» Обернулся скорее по привычке, посмотреть, что поделывает ребенок, и не пришло ли ему в голову что-то недозволенное. Поднял глаза от своей мелочи и встретился взглядом с памятным мне любителем детей. На мгновение я почувствовал давно забытый приступ яростного желания убивать. Да только что тут убивать? Старое, сморщенное, плюгавое, с животным ужасом в глазах, оно явно меня узнало и остолбенело, не в силах двинуться с места. Я только и сказал негромко:
- Пшел вон!
Он юркнул в толпу, и больше мы с ним уже не встречались.

Пользователи фейсбука и инстаграма запустили новый флешмоб , который точно не назовешь забавным. В нем взрослые люди делятся своими детскими воспоминаниями о педофилах, помечая их хештегом #давайнескажеммаме .

Общественный поисковый отряд «Лиза Алерт» запустил флешмоб #давайнескажеммаме , призванный обратить общественное внимание на проблему безопасности детей и их общения с незнакомцами.

«Чтобы показать масштаб этой беды и обратить внимание взрослых на то, что они постоянно ведут охоту на детей, мы просим делиться своими историями и ставить хештег #давайнескажеммаме », - сообщили представители отряда.

Оказалось, что проблема знакома многим - десятки человек в кратчайшие сроки откликнулись на флешмоб, чтобы рассказать свою жуткую историю.

«Было мне тогда лет пять, а может, и меньше. Мы собирались с бабушкой куда-то, куда, я не помню, но бабушка меня нарядила в самое красивое платье и выпустила на лавочку возле подъезда (мы всегда жили на первом этаже, и это было в порядке вещей, вот так вот запросто выпустить ребенка).

Пока бабушка собиралась, ко мне подошел дядя, чужой, и начал предлагать конфетку, мороженку, посмотреть щеночка. Но я отвечала твердо: "НЕТ". Он понял, что я не пойду с ним просто так, взял меня под мышку и понес.

Я сопротивлялась, затем заплакала, а когда он занес меня в подъезд, я начала кричать. Он снял с меня трусики и посадил голой попкой на лестничную клетку. Я продолжала плакать, а он - расстегивать брюки. И кто-то в подъезде решил посмотреть, что же происходит на лестнице, и защелкал, заскрипел дверной замок. Мужчина спохватился, надел брюки и побежал. Соседка вышла на площадку, а я осмелела и стала кричать ему что-то гадкое вслед.

Слава богу, спасибо соседке, которая меня фактически спасла. Но я помню этот случай до сих пор! Помню, как плакали мама с бабушкой, помню, как водили меня к врачу, помню, как ходили на опознание и я никого не узнала, так как все были одинаковые - в шляпе и в очках. Помню и боюсь за своих детей. И понимаю, если преступник захочет сделать - он сделает!»

Согласно статистике, 20% преступлений в отношении детей от 1 до 5 лет имеют сексуальный характер. Среди детей от 6 до 10 лет, ставших жертвами преступлений, каждый второй подвергается насилию; а 2/3 детей от 11 до 14, пострадавших от преступлений, столкнулись с педофилами.

А еще статистика говорит, что число педофилов растет. Но, вероятнее всего, растет лишь число обращений родителей в правоохранительные органы - дает свои плоды информирование населения.

«Мне было лет пять, когда мы с подругой гуляли во дворе и до нас докопался какой-то дед: "Девочки, пойдемте в подъезд, я вам денег дам, а вы шишечку подержите". Я почувствовала себя совершенно беспомощной и была в ужасе от этой ситуации, стояла как вкопанная. Подруга оказалась более бойкой и подготовленной: "Не пойдем, это он письку будет показывать". Схватила меня за руку, и мы побежали. Страшно подумать, что могло быть, если бы в этой ситуации я оказалась одна. Взрослым я ничего не сказала».

Свою историю рассказала и пользовательница инстаграма Марина, родители которой обратились в милицию после истории с педофилом. Но в возбуждении уголовного дела им было отказано - ведь мужчина не успел причинить вред девочке. На дворе был 1991 год.

А вот и сама история:

«Мне было 7 лет, мы гуляли в парке рядом с домом: я и два моих приятеля-ровесника. В детстве я всегда дружила с парнями и была похожа на мальчика, любила полазить по заборам.

В маленьком городке не боялись отпускать детей гулять без присмотра, и мне это нравилось, где только мы не лазили... Обычный день, обычный парк, к нам подошел мужик, спросил меня, где я живу, я показала в другую сторону. Предложил семечек - мы отказались, нам не нравилось его присутствие, и мы решили залезть на колесо обозрения, подальше от него.

Мальчики уже залезли, и была моя очередь, я влезла примерно на высоту плеча этого мужика, и он схватил меня, перекинул через плечо и побежал. Этот момент я хорошо запомнила: он бежит, я бью его по башке, вероятно, нецензурно ругаюсь, за мной бегут два моих друга, дядька несет меня в сторону моего дома (я же указала, что живу в другой стороне).

Вдоль парка был натянут шнур - он спотыкается, роняет меня, я падаю, почти вырываюсь, но он снова хватает меня за ногу и тащит уже в сторону леса. Там нам с мужиком встретились две женщины, которые решили срезать путь до хлебозавода через парк. Они, по сути, и спасли меня. Отвели домой потом к бабушке. Оказалось, что одна из женщин покупала молоко у моей бабули.

Мне было страшно, что мне влетит, это я точно помню. Но вроде не влетело. С этого дня мне запретили покидать двор и я могла ходить только одной дорогой к бабушке. Я тогда не понимала, что могло случиться, и наказание казалось чересчур жестким.

Потом я всегда носила с собой большой гвоздь, чтобы в следующий раз бить не кулаком, а гвоздем».

Руководитель лаборатории лечебной сексологии центра им. Сербского Георгий Введенский считает, что до 40% мужчин имеют склонность к педофилии. Конечно, не все становятся педофилами, но статистика пугает.

«Дело было на море. Мне 13, ему за 50. Он все время на меня смотрел, не так, как на детей смотрят. А потом подошел и стал обнимать меня. Мне стало противно - он пил и курил и от него воняло. Но в тот момент он был трезв.

Я не испугалась. И он сказал фразу мне на ушко: "Наверное, тут для тебя людей слишком много". Я не придала значения этому, но в другой день я пошла в туалет, поздно ночью, уже перед сном (это была недорогая база отдыха, и туалет был общий, на отшибе, в тени).

Он следил за мной и, когда я выходила, схватил и полез целоваться. Как же мне было страшно и отвратительно. Я не кричала. Я помню мысли о том, что если папа увидит или его жена, то они меня будут ругать, подумают, что я сама к нему полезла.

Я не могла от него вырваться - он обнимал меня, трогал и целовал везде, куда мог дотянуться. Я уворачивалась, но вырваться не могла. Скулила и просила меня отпустить. "Я испугал тебя, да?" - "Да", - сказала я. И он сказал, что отпустит меня, только если я ему сейчас же напишу свой номер на листочке и он будет мне звонить.

Я написала, чтоб он отстал. Но записку нашла его жена, и меня сильно ругали за то, что я пристаю к взрослым женатым мужчинам. Правду я не рассказала, думала, что мне не поверят, я же ребенок...»

Кажется, что тема детей и педофилов бесконечно далека от нас, но она совсем рядом. Только в июле волонтеры «Лизы Алерт» дважды участвовали в поисках детей, погибших от рук насильников, - пятилетней малышки из Серпухова и девятилетней девочки из Белгородской области.

К сожалению, со времен детства тех, кто принял участие во флешмобе, педофилы никуда не делись. Но если поделать с этим ничего нельзя, то можно заняться информированием детей и объяснить им, как вести себя в подобных ситуациях. А еще детей обязательно нужно учить говорить «НЕТ», потому что они зачастую боятся отказать взрослым, и педофилы без зазрения совести этим пользуются.

Сегодня по телевизору то и дело слышишь в криминальных новостях сообщения типа,…Поймали очередного педофила.., священник оказался педофилом.., директор школы…,и по неволе создается впечатление будто мы живем в стане сплошной педофилии. Откуда вдруг их столько развелось? Скорее всего это следствие демократии и вездесущности средств массовой информации. Но и на Западе СМИ ведут себя не скромнее, неужели там их все таки меньше? А ведь это явление существовало и в СССР, да что там, еще греческие патриции с удовольствием окружали себя маленькими мальчиками.В моем детстве такого слова никто и не слыхал. Время от время от времени город будоражили слухи про очередного маньяка, вырезавшего целую семью или очередную жертву изнасилования, об этом судачили бабушки у подъезда, передавали последние новости тетушки в автобусе, но радио, телевидение никогда. Между тем родители и нам наказывали не брать конфеты у незнакомых дядинек, не слушать их и уж, упаси Бог куда-то с ними идти. Но мы были советскими детьми и плохое с нами случиться просто не могло, потому что и плохих дядинек-то у нас в стране не было. Нам так и в правду тогда казалось.
Как-то мы с моим другом из соседнего дома пошли купаться. Было нам тогда лет по десять, на улице стояло лето, каникулы были в самом разгаре. Еще было рано, дворовые ребята еще не вышли гулять, а потому мы так вдвоем и отправились на городское озеро, искупаться. Вдоволь наплававшись, уселись на берегу у свисающих к самой воде, ивами передохнуть. В том месте у берега располагались два небольших пирса от которого отчаливали байдарки, но сейчас там пришвартовалась лодка с огромным, загорелым спасателем в темных очках.
— Эй, ребятня! Хотите покататься на лодке?
Ну какой же ребенок откажется от такого предложения? Быстренько похватав в руки свои вещи, мы перебрались к нему в лодку. Взмах весел и лодка отчалила от пирса, пошла вдоль острова, обогнула его и вскоре опять пришвартовалась у берега, но уже на краю озера. Спасатель заявил, что неплохо бы сходить в туалет на берегу и наказал следовать за ним. Заведение с огромными буквами М и Ж располагалось метров в ста от берега, в окружении деревьев. Мне сразу не понравился его приказной тон, то как он вдруг схватил друга за руку и повел к берегу. Честно говоря на меня спасатель и внимания-то и не обращал, товарищ был мальчиком упитанным, розовощеким. Вот они уже скрылись в тени деревьев, зашли вместе в деревянный туалет и скрылись за дверью. Мне было не страшно, меня-то в конце-концов никто никуда не тащил, скорее интересно. Зачем? Почему? Что они собираются делать там? Подкравшись на цыпочках к двери, я стал прислушиваться и вскоре до меня донесся хриплый голос этого спасателя: ,… ну на, бери, чего ты…, а через мгновение друг стал плаксиво отказываться от того, что предлагал ему дядя. Мне явно не понравилось то, что мой сосед плакал, чего бы там такого не предлагал ему дядя, надо было что-то и срочно предпринимать. А что может сделать худенький десятилетний ребенок против здоровенного детины? Ничего другого не оставалось как закричать что было мочи и забарабанить кулачками в деревянные стенки туалета. На мое удивление дядя выскочил пулей оттуда и что было мочи бросился бежать к лодке. Из туалета вышел мой заплаканный друг и медленно побрел домой.
О той ситуации мы больше никогда не вспоминали. Что-то было, что-то такое не хорошее, постыдное, о чем не следовало говорить.