Кто такие падшие женщины. Преимущества роли падшей женщины

Когда-то жил на свете сапожник по имени Коб Сондерс, который умирал целых одиннадцать дней. По крайней мере, так это запомнилось его дочери.

В 1752 году от Рождества Христова было объявлено, что за вторым сентября наступит сразу четырнадцатое. Конечно, это была всего лишь формальность; время как таковое не могло подвергнуться никаким изменениям.

Переход на новый календарь должен был наконец приблизить королевство Великобритания к соседям; неудобство и некоторая путаница – разве это большая цена за такое важное достижение? Лондонские газеты напечатали остроумные стишки об «истреблении» времени, но тем не менее никто не усомнился в правильности принятой правительством реформы. И никто не удосужился объяснить ее смысл незначительным людишкам вроде Коба Сондерса.

Он понимал только одно: это несправедливость. Одиннадцать дней с шилом в руках, за которые никто не заплатит. Одиннадцать ужинов, выхваченных у него из-под носа. Одиннадцать украденных ночей, когда он не сможет с наслаждением повалиться на свой набитый соломой тюфяк.

Четырнадцатого сентября – по новому стилю, как они это называли, – Коб Сондерс проснулся с гудящей головой и с осознанием того, что пропали одиннадцать дней его жизни. Нет, не пропали. Его ограбили. Вырезали эти дни из его существования, как вырезают червячка из яблока. Он понятия не имел, куда они подевались и как можно вернуть их обратно. Когда Коб пытался об этом думать, он чувствовал, что голова готова расколоться на куски. Он стал на одиннадцать дней ближе к смерти и ничего не мог с этим поделать.

А может быть, и мог. Когда разразились «календарные беспорядки» и толпы вышли на улицы, Коб Сондерс примкнул к ним всей душой и телом, подбросив свою порцию ярости в общий костер. Его голос звучал в хоре других таких же голосов: «Верните нам наши одиннадцать дней!»

Правительство проявило милосердие; Коб Сондерс не был казнен. Он умер в тюрьме от сыпного тифа.

В том году Рождество пришло на одиннадцать дней раньше. Воздух гудел от звона церковных колоколов, и пятилетняя дочь сапожника Мэри сидела на корточках возле окна, ожидая снега. Он так и не выпал.

Одиннадцать лет спустя Мэри Сондерс вот так же сидела на корточках, но уже в тюрьме.

Каков отец, такова и дочь .

Ночная камера в монмутской тюрьме имела двадцать два фута в длину и пятнадцать футов в ширину. Мэри измерила ее шагами в самую первую ночь. Четыре стены, ни одного окна. Мужчины и женщины, все вперемешку, ожидали весенней судебной сессии. Они жили как крысы. Некоторых заковывали в цепи после заката, и не обязательно убийц. Мэри не находила этому никаких разумных объяснений.

В темноте, как она узнала позднее, могло случиться все. Изнасилование – и только чьи-то хрипы нарушали тишину. Избиение – и ничего, кроме звуков смачных ударов. Соломы не было, и в углах высились кучи дерьма. Воздух был тяжелым и плотным, как земля. Однажды утром старого валлийца нашли лежащим лицом вниз, он не шевелился. Но ничто не могло удивить или напугать Мэри Сондерс. Ничто не могло проникнуть вглубь ее души.

В сентябре было гораздо хуже. Ночи были невыносимо жаркими, вокруг звенели комары, и стражники не приносили воды.

Однажды перед рассветом пошел дождь, такой сильный, что отдельные струйки просочились сквозь трещины в потолке, и заключенные хохотали как безумные и лизали стены.

Теперь было Рождество. По утрам их переводили в дневную камеру. Мэри Сондерс сидела неподвижно, как статуя, день за днем, час за часом. Если не шевелиться, то не будешь ничего чувствовать. Ее ладони покоились на ткани грубого коричневого платья, что выдали ей в тюрьме три месяца назад. На ощупь она была как мешковина, жесткая от грязи. Ее глаза не отрывались от забранного решеткой окна. В белом морозном небе, глухо каркая, носились вороны; они улетали куда-то в сторону Уэльса, и Мэри следила за ними взглядом.

Другие узники вскоре привыкли относиться к лондонской девчонке так, будто ее нет. Их грязные песенки не достигали ее ушей; сплетни были так же непонятны, как чужестранная речь. Их совокупления значили для Мэри не больше, чем мышиная возня.

Если брошенные кости случайно попадали на ее колени, она даже не вздрагивала. Когда мальчишка вытащил у нее из руки голубоватую от плесени горбушку хлеба, Мэри Сондерс только сжала пальцы и закрыла глаза. Она собиралась умереть в тюрьме, как ее отец.

Но однажды утром она вдруг почувствовала странное шевеление в груди, как будто кто-то потянул за ниточку тугого клубка, в который превратилось ее сердце. В воздухе, словно облако, стоял крепкий запах джина. Мэри открыла глаза и увидела согнувшуюся над ней воровку-карманницу. Осторожно, кончиками пальцев, та вытаскивала из корсета Мэри полинявшую красную ленту.

– Это мое, – хрипло сказала Мэри. Она совсем отвыкла говорить, и ее голос как будто заржавел. Одной рукой Мэри перехватила ленту, а другой вцепилась в мягкое горло старухи. Ее пальцы все глубже впивались в серую дряблую плоть; воровка захрипела, задергалась и попыталась вырваться.

Мэри отпустила старуху и вытерла руку о платье. Потом она намотала ленту на палец, сделав из нее плотное колечко цвета запекшейся крови, и снова сунула ее за корсет. Лента должна была находиться именно там.

Когда Мэри Сондерс увидела ленту первый раз, она была ярко-алой. Это было в Лондоне в 1760 году, и Мэри было тринадцать лет. Широкая атласная полоска была в точности такого же цвета, как маки, что росли на полях Лэмз-Кондуит-Филдс на окраине Холборна, там, где практиковались в стрельбе лучники. Лента была продета в серебряные волосы девицы, которую Мэри всегда искала глазами, когда проходила по Севен-Дайлз.

Мать Мэри – выйдя замуж во второй раз, за угольщика, она стала зваться Сьюзан Дигот – сто раз говорила Мэри, чтобы она не ходила через Севен-Дайлз, когда возвращается домой из благотворительной школы. Яма, где собираются все самые мерзкие отбросы Лондона , – так называла мать этот перекресток. Но ее предостережения не пугали, а притягивали Мэри к Севен-Дайлз, словно горящий камин в холодную зимнюю ночь.

Кроме того, она никогда не торопилась оказаться дома. Мэри точно знала, какую картинку она увидит, подходя к подвалу на Черинг-Кросс-Роуд, где семья занимала две комнаты. Если на улице было еще светло, у низкого грязноватого окошка всегда сидела Сьюзан Дигот, окруженная волнами дешевого полотна, словно обломок корабля, тонущий в бурном море. В шершавых пальцах она держала иглу, подрубая, сшивая, простегивая бесконечные лоскуты материи. В корзине вопил новорожденный ребенок. Сидеть и стоять было негде; Мэри либо загораживала свет, либо мешала пройти. В ее обязанности входило менять грязные, дурно пахнущие пеленки младенца; жаловаться при этом не полагалось. В конце концов, это был мальчик, их главное семейное достояние. Уильям Дигот – «этот человек», так Мэри про себя называла своего отчима, – возвращался с работы лишь через несколько часов. Ее другой обязанностью было ходить к насосу на Лонг-Акр. Мэри стояла в очереди до самой ночи и возвращалась домой с двумя ведрами воды, чтобы Уильям Дигот мог смыть с черного лица угольную пыль перед тем, как лечь спать.

Неудивительно, что Мэри предпочитала болтаться по Севен-Дайлз. Семь улиц разбегались в разные стороны от большого столба; на прилавках лавочек были навалены груды разноцветных шелков, в бочках бились живые карпы, над головой кричали чайки, а к сюртуку уличного торговца были приколоты ленты и кружева самых разных цветов. Мэри казалось, что она чувствует их на вкус: желтый, как свежее сливочное масло, черный, как чернила, и голубой… На что же был похож голубой? На небесный огонь? Мальчишки вполовину ниже, чем она, курили длинные трубки и сплевывали на мостовую черную слюну, воробьи дрались за крошки от пирога, и Мэри не слышала собственного дыхания, потому что вокруг стоял оглушительный шум: топот десятков ног, грохот телег, звон церковных колоколов, бряцанье колокольчика почтальона, звяканье тамбуринов, свист дудочек, крики разносчиков и продавцов, предлагавших купить лаванду, кресс-салат, творог с простоквашей и все на свете. Чего желаете? Лучший товар!

Прочитав несколько отзывов о книге на livelib, я решилась таки прочитать книгу, хотя такую тему не очень люблю. Но Авторы отзывов показали мне таки не просто Падшую женщину, а чудовище, которое не думало, не соображало, а умело только талантливо раздвигать ноги и хотело хорошей жизни.
Вот именно это меня и зацепило. Мне хотелось увидеть чудовище и увидеть это злое тупое существо, которое так яростно рисовали в отзывах.
К сожалению, я не нашла в книге злого и тупого существа. Я не нашла прожженную проститутку или девицу с опилками в голове. Я нашла сначала девочку. Девочку-подростка, которая, наверно как и многие ее сверстники того времени и нынешние подростки, глубоко уверена в своей уникальности. Ведь для этого возраста та характерно сознание своего Я. Своего несгибаемого, уникального Я. Ведь именно ты перевернешь мир, станешь светочем для многих. Но мало кто задумывается как это сделать.
Мэри Сондерс хотела жить. По моему вполне нормальное желание. Она хотела красивых вещей, сытной пищи и увидеть свет, все то, что есть вокруг. Разве тоже плохое желание? И пусть семья Мэри не была бедна, но красивые вещи были как будто под запретом, как будто они были чем то слишком недосягаемым и вообще запретным. Мэри знала что ее ждало. Скучная жизнь, скучный брак и такая же скучная смерть. Для тринадцатилетней бунтарки, сильной личности, это равносильно смерти.
Современные читатели недоумевают как можно было отдаться за красную ленту? Разве в наше время все не происходит так же? Разве что подарки порой бывают побогаче. Для Мэри Сондерс - это был необдуманный поступок, сиюминутное решение. Вряд ли она понимала, что делает что то плохое или недостойное. Потом, она осознает, что этот поступок ее не красит, но было поздно.
Если многие не понимают Мэри, то я не понимаю ее мать. Как можно выгнать своего ребенка из дома? Мать Мэри прекрасно знала, что девушке просто некуда идти и что единственный для нее путь - это стать той самой Падшей женщиной. Мать уже обрекла ее на смерть. И наверняка не просто понимала, но и знала это. Как эта женщина жила потом? Могли ли она раскаиваться в своем поступке. Думаю, что нет.
Что же до Мэри....
Наверно я еще сильнее возненавидела ее мать, которая выставила дочь в темную ночь Лондона, прямо в руки десятков мужчин, которые не против воспользоваться юным телом, которое некому защитить. Что собственно и происходит. Хотите сказать, мать не знала что произойдет?
Но Мэри повезло. Если бы не Куколка, то кто знает что произошло. Может быть Мэри умерла бы где нибудь в канаве. Такое вполне было бы возможно, учитывая что с ней сделали.
Куколка дала ей хоть какую то надежду на жизнь. Давайте не будем сейчас говорить, про мораль и про то, что хорошо и что плохо. В те времена, у женщин вообще как то небольшой выбор профессий был. Работный дом? Может быть. Служанка? Кто бы взял служанку без рекомендаций. А куда еще? Да и то не факт, что Мэри осталась бы нетронутой на улицах города.
Как я не устану повторять, мать обрекла ее.
Мы увидим жизнь Мэри Сондерс в Лондоне, а после и в Монмуте, куда она уехала в поисках новой жизни и лучшей доли. Что же там?
Может наивная доброта миссис Джонс и смогла бы смягчить Мэри, но вот другие...
Священник - владелец таверны, который наверно потом отмолил свой грех, что совершил над Мэри, который потерял деньги, которые в сущности, для него были не деньгами.
Зато какое предложение он ей сделал! Зачем Мэри вернулась на кривую дорожку?
Разве неясно? Она безумно хотела остаться в той жизни, которую вела и я уверена, что она не убежала бы в Лондон.
Что же дальше? Дальше было грустно. Дальше мне стало противно. О нет, не из за Мэри, а из за тех, кто ее окружал. О! Это псевдоблагочестивые граждане. Как не кинуть камень, как не потыкать пальцем, скрывая в душе свои низменные тайны и желания.
Мэри безусловно сделала гадкую вещь, ужасную, но.....
Я не буду оправдывать Мэри, я не буду говорить, что она невинная овечка.
Но может стоит подумать над зачатками всего этого ужаса? Просто понять, что виновные в трещинах на душе Мэри живут и здравствуют и плохо понимают как они поступили.

В век свободных нравов изредка можно услышать, что та или иная женщина падшая и недостойна хорошего к себе отношения. К сожалению, не всегда возможно понять, какой смысл вкладывает человек в свои размышления и обличения.

Мифы о падшей женщины

Человечество живет в эру патриархата. Как бы там ни было, но то, как одеваться женщине, как себя вести, что говорить, диктуют мужчины, несмотря на провозглашенное равенство полов и движение феминисток.

Эти патриархальные установки заставляют здравомыслящую женщину быть бездушной куклой, созданной для услаждения мужского слуха и взора и между тем разбивающей им сердца. Сильный пол сам породил этого монстра и назвал его падшей женщиной.

Самые громкие разговоры в обществе ведутся о нравственности и морали. Однако мужчины мечтают затащить в постель раскрепощенную, свободную от стереотипов женщину.

Все, что не является нормой поведения: свободные суждения, легкое поведение, частая смена сексуальных партнеров - может автоматически занести в разряд испорченных особ.

По сути этот ярлык может заработать любая девушка - для этого достаточно выйти за рамки, отведенные для порядочной женщины. Вам даже могут приписать такие немыслимые качества, что это застанет врасплох даже человека с железной устойчивой психикой.

Падшая женщина - это женщина, позволившая себе пойти на поводу у своих сокровенных желаний, отбросившая лицемерный налет нравственности.

Между тем она не проститутка. Она может быть прекрасной матерью, замечательной женой и хлебосольной хозяйкой.

К сожалению, общество столетиями навешивало отрицательные установки на слабый пол: начиная с древнегреческих гетер и салемских ведьм и заканчивая фрейлинами Средневековой Европы, плетущими интриги, и женщинами-шпионками, которых подкладывали в постель мужчинам лишь для того, чтобы выведать нужную информацию.

Преимущества роли падшей женщины

Во-первых, мужчины любят свободных женщин. Они притягивают внимание, создавая вокруг себя.

Падшая женщина найдет подход к любому мужчине, потому что ей наплевать на общественное мнение.

Во-вторых, она может позволить себе быть такой, какая она есть, а это дорогого стоит. Это касается суждений, произнесенных вслух, внутреннего мира, взглядов на жизнь, внешнего вида. Она ведет себя так, потому что ей нравится быть истинной женщиной, ведь хуже уже не будет - ярлыки навешаны.

Но при этом не стоит отказываться от простых человеческих ценностей.

Межполовые отношения не ограничиваются сексом и моралью. Существуют взаимопонимание и забота, которые заслуживает любая женщина.

Нет ничего лучше, чем искренние настоящие чувства. Проявив их, вы станете лишь сильнее. Люди даже позавидуют вашей открытости.

Это выражение до сих пор не утратило своей актуальности, хотя его все реже можно услышать в повседневности. Гораздо чаще его заменяют словом «проститутка». Но это не совсем правильно, так как падшая женщина — это не только жрица любви. Сегодня вы узнаете, к кому применимо такое обращение, что оно означает.

Разница есть

В Европе падшая женщина - это наркоманка, эмигрантка, жертва насилия. Но если обратиться к российской истории, то таким эпитетом "награждали" в основном дам, которые не были особо разборчивы в выборе сексуальных партнеров. Причем это могла быть женщина, у которой было несколько официальных браков. В советские времена это порицалось и партией, и людьми. Настоящая коммунистка должна была выходить замуж один раз и нести этот крест всю жизнь, даже если брак был не очень удачным. Исключение составляли артисты: им можно было простить некоторое легкомыслие в этом вопросе, так как творческие люди отличаются от простого населения.

Библия

Первое упоминание о женщинах-блудницах в Ветхом Завете носит интересный характер. Дочь Иакова путешествовала по чужим землям и привлекла внимание сына сихемского князя. Он обесчестил Дину, но позже попросил руки девушки у ее отца. Братья несчастной отреагировали резко и заявили, что их сестра не блудница, чтобы с ней так поступать. Согласие на брак было получено, но князю пришлось пойти на уговор: всем мужчинам в городе было сделано обрезание.

Иисус Христос говорил о том, что блудницы впереди всех идут в Царство Божие. Еще одна падшая женщина - это Фамарь. Девушка, которая продавала свои услуги за козленка. Рембрандт даже запечатлел эту сцену в картине. Известно, что древнеизраильское общество даже охраняло блудниц, но служителям церквей было запрещено брать их в супруги.

Гулящая женщина

Как правило, это дама, не связанная узами брака и регулярно меняющая мужчин. Она свободна от обязательств и не отягощена моральными ценностями. Можно ли назвать ее падшей женщиной? Это зависит от того, в каком обществе вращается данная персона. Если она находится на нижней ступеньке социальных слоев, то такое выражение может быть применимо. Но назвать так звезду эстрады или знаменитую актрису ни у кого язык не повернется. Хотя разницы особой в поведении между ними нет, но колоссальная пропасть в плане социального статуса меняет все. Гулящей женщиной может быть и законная супруга, и мать большого семейства. Все зависит от характера и воспитания женщины.

Не обязательно заниматься проституцией, чтобы получить такое обидное прозвище. Выросшие в неблагополучных семьях девушки зачастую имеют слабое понятие о морали. На их глазах происходили такие сцены, что к моменту созревания они не считают нужным искать себе постоянного партнера. Деньги за свои услуги они не берут, просто одаривают своим телом всех, кто проявит интерес.

Результатом такой жизни становится пагубное пристрастие к алкоголю или наркотическая зависимость. Тогда из простой легкомысленной особы девушка превращается в полноценную проститутку. За дозу или бутылку она готова торговать телом, но теперь уже это считается работой, а не средством для получения удовольствия. Среди маргиналов таких особ предостаточно: в любом притоне найдется такая падшая женщина, предоставляющая свои интимные услуги в обмен на нужный наркотик.

Эскортницы

Этих дам тоже можно назвать падшими, но они стоят на самом высоком уровне. Они тоже продают свои тела, но не барыгам или рабочему классу, а самым обеспеченным мужчинам. Причем известны случаи, когда такие элитные проститутки становились женами своих клиентов. Но все же в большинстве случаев они остаются только девушками, которые могут сопроводить на какое-либо мероприятие и оказать интимные услуги. Оплачивается их труд очень высоко, но деньги не могут смыть клеймо падшей женщины, которое они будут носить до конца жизни. Они тоже считаются девушками с низкой социальной ответственностью, хотя могут ездить при этом на автомобилях премьер-класса.

Проститутки

Проституция - самая большая ниша, в которой каждая женщина считается падшей. Хоть это и одна из самых древнейших профессий, она до сих пор считается самой постыдной. Проституток не уважают, у них нет никаких прав. За свой тяжелый и неблагодарный труд они могут получить срок. У этой профессии нет возраста. Проститутками могут быть и девочки 14 лет, и женщины старше 60.

Почему девушки становятся проститутками?

Казалось бы, плюсов от такого способа заработка совсем нет, а падших женщин становится все больше! Торговать своим телом на улице гонит и нужда, и невостребованность. Зачастую, окончив университет, девушки не могут найти работу. Особенно это касается тех, кто приехал из маленьких городков и деревень. Возвращаться в глушь нет желания, а устроиться в мегаполисе очень трудно. Девушка решает подработать собственным телом, пока не подвернется шанс найти настоящую хорошую работу. Однако вырваться из порочного круга потом удается немногим.

Для тех, кому не повезло, кто провалил экзамены, дорога в путаны становится еще короче. Они остаются в чужом городе в надежде попытать счастье через год. Без профессии и средств к существованию девушки вынуждены идти на панель.

Нужда и не только

Падшей женщиной может стать и обычная среднестатистическая мать нескольких детей. Безработный муж, отсутствие помощи от родственников и множество других факторов могут толкнуть на этот отчаянный шаг. Иногда такие дамы имеют официальную работу, а ночами подрабатывают проституцией. Близкие и друзья могут даже не догадываться о ее дополнительных доходах.

Некоторых привлекает такой вид заработка. Девушкам кажется, что это самый простой путь разбогатеть. Но настоящая картина далеко не так красочна, какой ее рисуют неопытные дебютантки. Сутенер и полиция, проблемы с законом и здоровьем, отсутствие личной жизни - это далеко не весь список того, что ожидает падшую женщину.

Почему становятся проститутками девушки с зависимостью, мы уже объяснили. Но очень часто дамы приобретают пагубные пристрастия уже в процессе работы, чтобы проще смотреть на жизнь и легче переносить моральные терзания. Тогда жизнь проститутки становится похожей на карусель: поиск дозы, клиент, снова поиск дозы. Существованию падшей женщины не позавидуешь, на каком бы уровне она ни находилась.

Эмма Донохью

Падшая женщина

События романа развиваются с захватывающей быстротой: сюжет волнует, тревожит и заставляет задуматься.

Эта увлекательная, реалистичная и откровенная книга придаст новое значение понятию «костюмированная драма». Мы рекомендуем примерить платье главной героини и почувствовать, пришлось ли оно вам впору.

Washington Post

Трогательный интеллектуальный роман…

Проза Донохью пронизана чувственностью и острыми эмоциями.

Times Literary Supplement

Так жизненно и так трагично… Одна ошибка ведет к падению женщины… Оступившись один раз, она падает все ниже, больно ударяясь о преграды, которые готовит ей жизнь.

Красноречивая и увлекательная история, насыщенная историческими деталями и основанная на реальных событиях, о драматических женских судьбах во времена наших предков.

Library Journal

Когда-то жил на свете сапожник по имени Коб Сондерс, который умирал целых одиннадцать дней. По крайней мере, так это запомнилось его дочери.

В 1752 году от Рождества Христова было объявлено, что за вторым сентября наступит сразу четырнадцатое. Конечно, это была всего лишь формальность; время как таковое не могло подвергнуться никаким изменениям.

Переход на новый календарь должен был наконец приблизить королевство Великобритания к соседям; неудобство и некоторая путаница - разве это большая цена за такое важное достижение? Лондонские газеты напечатали остроумные стишки об «истреблении» времени, но тем не менее никто не усомнился в правильности принятой правительством реформы. И никто не удосужился объяснить ее смысл незначительным людишкам вроде Коба Сондерса.

Он понимал только одно: это несправедливость. Одиннадцать дней с шилом в руках, за которые никто не заплатит. Одиннадцать ужинов, выхваченных у него из-под носа. Одиннадцать украденных ночей, когда он не сможет с наслаждением повалиться на свой набитый соломой тюфяк.

Четырнадцатого сентября - по новому стилю, как они это называли, - Коб Сондерс проснулся с гудящей головой и с осознанием того, что пропали одиннадцать дней его жизни. Нет, не пропали. Его ограбили. Вырезали эти дни из его существования, как вырезают червячка из яблока. Он понятия не имел, куда они подевались и как можно вернуть их обратно. Когда Коб пытался об этом думать, он чувствовал, что голова готова расколоться на куски. Он стал на одиннадцать дней ближе к смерти и ничего не мог с этим поделать.

А может быть, и мог. Когда разразились «календарные беспорядки» и толпы вышли на улицы, Коб Сондерс примкнул к ним всей душой и телом, подбросив свою порцию ярости в общий костер. Его голос звучал в хоре других таких же голосов: «Верните нам наши одиннадцать дней!»

Правительство проявило милосердие; Коб Сондерс не был казнен. Он умер в тюрьме от сыпного тифа.

В том году Рождество пришло на одиннадцать дней раньше. Воздух гудел от звона церковных колоколов, и пятилетняя дочь сапожника Мэри сидела на корточках возле окна, ожидая снега. Он так и не выпал.

Одиннадцать лет спустя Мэри Сондерс вот так же сидела на корточках, но уже в тюрьме.

Каков отец, такова и дочь.

Ночная камера в монмутской тюрьме имела двадцать два фута в длину и пятнадцать футов в ширину. Мэри измерила ее шагами в самую первую ночь. Четыре стены, ни одного окна. Мужчины и женщины, все вперемешку, ожидали весенней судебной сессии. Они жили как крысы. Некоторых заковывали в цепи после заката, и не обязательно убийц. Мэри не находила этому никаких разумных объяснений.

В темноте, как она узнала позднее, могло случиться все. Изнасилование - и только чьи-то хрипы нарушали тишину. Избиение - и ничего, кроме звуков смачных ударов. Соломы не было, и в углах высились кучи дерьма. Воздух был тяжелым и плотным, как земля. Однажды утром старого валлийца нашли лежащим лицом вниз, он не шевелился. Но ничто не могло удивить или напугать Мэри Сондерс. Ничто не могло проникнуть вглубь ее души.

В сентябре было гораздо хуже. Ночи были невыносимо жаркими, вокруг звенели комары, и стражники не приносили воды.

Однажды перед рассветом пошел дождь, такой сильный, что отдельные струйки просочились сквозь трещины в потолке, и заключенные хохотали как безумные и лизали стены.

Теперь было Рождество. По утрам их переводили в дневную камеру. Мэри Сондерс сидела неподвижно, как статуя, день за днем, час за часом. Если не шевелиться, то не будешь ничего чувствовать. Ее ладони покоились на ткани грубого коричневого платья, что выдали ей в тюрьме три месяца назад. На ощупь она была как мешковина, жесткая от грязи. Ее глаза не отрывались от забранного решеткой окна. В белом морозном небе, глухо каркая, носились вороны; они улетали куда-то в сторону Уэльса, и Мэри следила за ними взглядом.

Другие узники вскоре привыкли относиться к лондонской девчонке так, будто ее нет. Их грязные песенки не достигали ее ушей; сплетни были так же непонятны, как чужестранная речь. Их совокупления значили для Мэри не больше, чем мышиная возня.

Если брошенные кости случайно попадали на ее колени, она даже не вздрагивала. Когда мальчишка вытащил у нее из руки голубоватую от плесени горбушку хлеба, Мэри Сондерс только сжала пальцы и закрыла глаза. Она собиралась умереть в тюрьме, как ее отец.

Но однажды утром она вдруг почувствовала странное шевеление в груди, как будто кто-то потянул за ниточку тугого клубка, в который превратилось ее сердце. В воздухе, словно облако, стоял крепкий запах джина. Мэри открыла глаза и увидела согнувшуюся над ней воровку-карманницу. Осторожно, кончиками пальцев, та вытаскивала из корсета Мэри полинявшую красную ленту.

Это мое, - хрипло сказала Мэри. Она совсем отвыкла говорить, и ее голос как будто заржавел. Одной рукой Мэри перехватила ленту, а другой вцепилась в мягкое горло старухи. Ее пальцы все глубже впивались в серую дряблую плоть; воровка захрипела, задергалась и попыталась вырваться.

Мэри отпустила старуху и вытерла руку о платье. Потом она намотала ленту на палец, сделав из нее плотное колечко цвета запекшейся крови, и снова сунула ее за корсет. Лента должна была находиться именно там.

Часть первая

Красная лента

Когда Мэри Сондерс увидела ленту первый раз, она была ярко-алой. Это было в Лондоне в 1760 году, и Мэри было тринадцать лет. Широкая атласная полоска была в точности такого же цвета, как маки, что росли на полях Лэмз-Кондуит-Филдс на окраине Холборна, там, где практиковались в стрельбе лучники. Лента была продета в серебряные волосы девицы, которую Мэри всегда искала глазами, когда проходила по Севен-Дайлз.

Мать Мэри - выйдя замуж во второй раз, за угольщика, она стала зваться Сьюзан Дигот - сто раз говорила Мэри, чтобы она не ходила через Севен-Дайлз, когда возвращается домой из благотворительной школы. Яма, где собираются все самые мерзкие отбросы Лондона, - так называла мать этот перекресток. Но ее предостережения не пугали, а притягивали Мэри к Севен-Дайлз, словно горящий камин в холодную зимнюю ночь.

Кроме того, она никогда не торопилась оказаться дома. Мэри точно знала, какую картинку она увидит, подходя к подвалу на Черинг-Кросс-Роуд, где семья занимала две комнаты. Если на улице было еще светло, у низкого грязноватого окошка всегда сидела Сьюзан Дигот, окруженная волнами дешевого полотна, словно обломок корабля, тонущий в бурном море. В шершавых пальцах она держала иглу, подрубая, сшивая, простегивая бесконечные лоскуты материи. В корзине вопил новорожденный ребенок. Сидеть и стоять было негде; Мэри либо загораживала свет, либо мешала пройти. В ее обязанности входило менять грязные, дурно пахнущие пеленки младенца; жаловаться при этом не полагалось. В конце концов, это был мальчик, их главное семейное достояние. Уильям Дигот - «этот человек», так Мэри про себя называла своего отчима, - возвращался с работы лишь через несколько часов. Ее другой обязанностью было ходить к насосу на Лонг-Акр. Мэри стояла в очереди до самой ночи и возвращалась домой с двумя ведрами воды, чтобы Уильям Дигот мог смыть с черного лица угольную пыль перед тем, как лечь спать.

Неудивительно, что Мэри предпочитала болтаться по Севен-Дайлз. Семь улиц разбегались в разные стороны от большого столба; на прилавках лавочек были навалены груды разноцветных шелков, в бочках бились живые карпы, над головой кричали чайки, а к сюртуку уличного торговца были приколоты ленты и кружева самых разных цветов. Мэри казалось, что она чувствует их на вкус: желтый, как свежее сливочное масло, черный, как чернила, и голубой… На что же был похож голубой? На небесный огонь? Мальчишки вполовину ниже, чем она, курили длинные трубки и сплевывали на мостовую черную слюну, воробьи дрались за крошки от пирога, и Мэри не слышала собственного дыхания, потому что вокруг стоял оглушительный шум: топот десятков ног, грохот телег, звон церковных колоколов, бряцанье колокольчика почтальона, звяканье тамбуринов, свист дудочек, крики разносчиков и продавцов, предлагавших купить лаванду, кресс-салат, творог с простоквашей и все на свете. Чего желаете? Лучший товар!